Я вернусь через тысячу лет
Шрифт:
За всю почти стокилометровую дорогу – лишь одна древняя узкая гряда полуразрушенных, выветрившихся красноватых скал, причудливых и непонятных, как старинные скульптуры “поп-артистов” двадцатого века. Эти скалы не больше минуты видны через стекло биолета, затем они исчезают за стеной леса, и даже не верится, что видел их – так неожиданно они возникли и так мгновенно скрылись.
– Как называются эти скалы, Сандро? – звонко спрашивает меня Андрюша Челидзе, худенький и темноглазый сын Вано, сидящий в биолете рядом.
– У них пока нет названия, –
– А я думал, вы все знаете... – говорит он разочарованно. – Папа все знал...
Наши биолеты идут дальше – длинная цепь биолетов, растянувшаяся до самого горизонта, за которым скрывается дорога. Наш – один из последних. Где-то там, далеко-далеко впереди, – Бирута с девочками. Где-то в середине – Аня Бахрам со своими учениками. И где-то уже недалеко от меня – Али, тоже с учениками Ани, как я – с учениками Бируты.
Мы мчимся по дороге в зону отдыха – по новой, только что законченной дороге, с которой лишь пять дней назад ушли лесодорожные машины.
Почти все полотно шоссе – еще свежее, прозрачно-янтарное, играющее красками листвы и стволов, навсегда погребенных в его глубине. Пока что эта дорога – как новенький коричневый ковер с затейливым, неповторяющимся орнаментом. Пройдет время – и она станет серой от дождя и ветра, потемнеет от колес грузовиков, потеряет свою праздничную нарядность. Станет обычной дорогой, и мы привыкнем к ней и перестанем ее замечать, как не замечаем других дорог.
Но сейчас мчаться над ней в биолетах – праздник, и особенно для детей, которые впервые в жизни едут к морю. Если взрослые и раньше летали в далекую зону отдыха на вертолетах, то детей туда не брали – опасались отравленных стрел ра. А сейчас они там уже не страшны – на горах, вокруг всей долины, созданы три мощные линии электромагнитной защиты, через которые не пробраться даже самым ловким охотникам. И поэтому теперь туда можно привезти детей.
Правда, везти их приходится осторожно – в каждой машине по взрослому. Киберустройства биолетов еще не изучили этой дороги. В общем-то, пока она проста – почти нет поворотов. Но впереди еще горы, и поэтому лучше, чтобы вначале работу киберов страховали руки взрослого человека. Позже, когда дорога станет для машин совсем знакомой и когда дети подрастут, они и сами смогут вести биолет. А пока – рано.
Кажется, самыми надежными киберами оказались на Рите киберы биолетов. Никаких поломок, никаких ненормальностей! Устройства, десятилетиями отработанные на Земле, ставшие там, по существу, классическими, не подвели и здесь. И когда откроется у нас эта уже обещанная киберлаборатория, устройствами биолетов нам заниматься не придется. Впрочем, недостаток работы лаборатории явно не угрожает.
Когда после третьей поездки на ферму я написал докладную в Совет – о необходимости киберлаборатории, никто в Совете не удивился. Федор Красный, командир нашего корабля, председательствовавший в тот месяц, прочитав отпечатанный на диктографе текст, вызвал меня
– Как ты думаешь, Александр, сколько у нас таких докладных?
– Понятия не имею.
– Восемь, дорогой. Все – о киберлаборатории. Правда, от кибернетиков – всего вторая. Остальные – от геологов, строителей, агрономов.
– А кто из кибернетиков написал первую? – поинтересовался я и подумал: “Неужели Женька и тут успел?”
– Челидзе, – ответил Федор. – Еще до нашего прилета... Если бы задержка была только за докладными, дорогой мой!..
– Знал бы я, что их столько, – не писал бы.
– Да хуже не будет – ты не огорчайся. Вот через пять дней на председательский стул сядет Тушин, и у него запланировано обсуждение всех кибер-дел. Потерпишь? Я передам твою докладную ему.
– Потерплю. Трудно, но можно.
В нашем Совете на Рите, как и во всех советах на Земле, нет постоянного председателя. Председательствуют все по очереди, по месяцу или по два. Когда-то, еще в начале двадцать второго века, на всей Земле ввели такой порядок, чтобы в одних руках не сосредоточивалось слишком много власти, чтобы ни один человек не мог поставить себя над другими, не мог считать себя вершителем судеб других людей.
Еще в двадцатом веке социализм уничтожил эксплуатацию человека человеком. А в двадцать втором веке полный, развитой, уже всемирный коммунизм уничтожил еще и власть одного человека над другим. Уничтожил ее навсегда и бесповоротно.
Конечно, в течение своего срока каждый член нашего Совета руководит по-своему и не все решает на Совете – нельзя же без конца заседать. Но и резких переходов нет – велика инерция большого, налаженного хозяйства. Она не терпит резких переходов. Да и невозможны они, потому что принципиальное решается всем Советом, а единоличная власть председателя не идет дальше повседневных мелочей.
Но все же у каждого члена Совета есть свой стиль, и свой круг интересов, и своя “узкая специализация”. Мария Челидзе, например, активнее всего занимается школой, бытом, культурой. А всем, что касается кибернетики, гораздо сильнее и глубже, чем другие, интересуется Тушин.
Поэтому я и не удивился тому, что сказал Федор Красный, Это было в порядке вещей. Я просто ждал.
И вот вчера Тушин разыскал меня по радиофону и попросил приехать в Совет.
Кабинет председателя был обычной по величине комнатой – просторной, светлой, строгой, в которой не было ничего лишнего.
Две стены ее занимали полки со справочниками и ящичками для микрофильмов. В середине этих полок, на уровне груди, белели большие экраны видеофонов. Третья стена была пультом управления общей связи материка и связи со справочным электронным залом, откуда за две-три минуты можно было получить любую справку по планете. Вдоль полок зубчатой линией стояли низкие столики и кресла для членов Совета.
За одним из таких столиков мы и беседовали на этот раз с Тушиным.
– Ты понимаешь, конечно, о чем разговор? – спросил он.