Я вернусь к тебе, милая!
Шрифт:
– Мира, пойдем, надо ехать… – снова сказал он уже тише. – Я буду молчать всю дорогу, отвезу и заберу.
«Чтобы ты провалился» сказали ему мои глаза.
Что он делает с моим сердцем? Да оно просто задыхается от обиды. Нет, этого нельзя допускать! Его нельзя ненавидеть. Прошло уже два года, уже скоро три пройдет!
Я хочу жить ради мамы. Нельзя так безрассудно насиловать свое сердце. Да, я узнала три дня назад, но прошло с того дня, как он лапал меня … почти три года! И я уже не та, и он не тот. Ему уже давно наплевать, только
Отстранившись, я пошла к машине и залезла на заднее сиденье.
Там лежала подушка и большой плед.
Мама развернулась, начала радоваться:
– Мирошка, солнышко, ты ложись, ложись. Илюша тебе устроил тут постель, отдохнешь, поспишь, не заметишь, как приедем. Не волнуйся, ласточка моя. Надежду нам дали, дочка, надежду.
– Мам, почему ты его попросила?
Так вопрос задала, как будто Ильи в машине и не было вовсе.
– А я и не просила. Доктор твой, сказал, что на машине минуете вокзал и суету. Он машину в кредит как раз купил и сам решил отвезти. У него отпуск как раз!
– Водить-то умеет?
– Умеет, умеет. Мы ехали прекрасно к тебе. Ложись, так удобней будет, а я тут, впереди поеду. Илюш, пирожок хочешь? Я и на тебя взяла, много.
Всю дорогу я спала, видела короткие сны и просыпалась, и снова спала. Дважды останавливались, мама выходила, помогала мне тоже выйти, мы дышали, отдыхали, пили компот из сухофруктов, Илья разминал плечи.
Я нервничала всё сильнее.
Огромный какой стал, совсем огромный.
В огромный центр медицинский приехали, я совсем ослабела. А так далеко парковка. Иду и останавливаюсь, снова иду. Устала как, невозможно…
Илья догнал, матери что-то шепнул. Она кивнула. Чувствую, подхватил на руки меня и быстрым ровным шагом до входа, на время отпустил. Мама спешит следом.
Бахилы на меня надевают. Снова на руки подхватывает и заносит.
Коридор длинный, очереди большие. Снова на руках.
Я так и привыкнуть могу.
И всё молчком, ни слова, ни полслова.
Как машина, а не человек.
Определили меня в шикарную палату. Мама в шикарном халате одноразовом белом с рисуночком центра. И меня повели на МТР, КТ, УЗИ сердца… всё по разным кабинетам. Укол какой-то в вену делали… Заснула, едва добралась до высокой кровати. Дали даже кислорода перед сном подышать и шиповника выпить. Ужин пропустила, но сил есть совершенно не было, и пирожки мамины я выбросила, испортятся.
Через три дня огорошили – опухоль в паращитовидной железе, сердце пострадало, нужна операция в другом центре.
А мама с Ильей уже уехали. Я звоню, говорю – кажется у меня правда другой диагноз, мама. Кажется, меня ждет совсем другой исход…
А сама испугалась слова «опухоль» так, что захотелось позвонить Вадиму Николаевичу и заплакать: «Это еще хуже!»
Я стала петь потихоньку:
«Ночью ехал я, был туман стеной,
А
И я летел к тебе, что бы сказать: "Прощай".
Закипела кровь – ты уж не серчай.
И увидев свет за двенадцать верст,
Свет в твоей избе и мотор понес.
Как красивый конь, обгоняя грусть,
Но ты же знала, что я всё равно вернусь»…
(Стихи из песни группы «9 район» Алексея Никитина)
Позвонила я Вадиму Дашко Николаевичу.
А он обрадовался:
– Так я и думал, Мирослава! Так и думал! Чуял с чем связано! Нашли, значит? Ну и славно! Сейчас кусь – и не будет опухоли, только ты пока не бегай, не прыгай. Потом еще годик, другой и всё в норму придет. Позвоню, отблагодарю Виктора Аристарховича, профессора моего. Вот не рассказал бы мне про случай подобный, я бы тебя залечил! Всё, направят дальше они уж сами! Я жду обратно под наблюдение. Эх, интересный случай какой достался, Мирослава. Если бы не дистрофия твоя, и быстрый набор веса, я бы не смекнул. Сопровождающий будет! Договорюсь с врачом одним, по Москве тебя довезет.
Матери я позвонила и новую больницу с адресом прислала. Там всё еще лучше. То была одна, а тут две женщины, да такие милые… Сразу познакомились и заулыбались. Стали расспрашивать, откуда, кто такая, с чем положили…
Операция моя прошла успешно. Только я не заметила, как она прошла. Спала и спала, не могла глаза открыть. Потом почувствовала, что душит меня кто-то. Такая тяжесть на шее и пить хочется.
Приоткрыла глаза – Илья рядом сидит душитель-мучитель. Смотрит своими темными глазами. Молчит.
Мне стало так обидно. Я чуть не заплакала. Но попыталась прошептать слово «уходи».
– Мира, молчи. Молчи. Ничего нельзя говорить. Дать тебе воды? Не кивай. Я дам. Он поднялся, огромный такой, весь свет заслонил великан.
Меня тут всё жутко стало бесить. Хотелось плюнуть на него и прекратить всю эту его показуху.
Он мне что-то железное к губам прислонил, и вода полилась на пересохший язык и губы. Салфеточкой вытер.
– Еще ложку можно!
И снова холодная ложка, снова вода.
– Больше нельзя. Улыбнись, это же самый счастливый день в твоей жизни. Так и есть! – говорит Илья наклонившись.
Его силуэт расплывался.
– Мира не плачь. Скоро это закончится, и ты станешь здоровой девушкой.
Что это он делает? Целует меня в лоб?
– Потерпи, Мира, осталось совсем немного потерпеть…
Я взгляд отвела и глаза закрыла. Чувствую, как он слёзы мне, еле касаясь, сухой салфеткой вытирает.
– Очень хорошо, что ты в себя пришла. Я волновался, – шепчет.