Я возьму твою дочь
Шрифт:
Яне понадобилась лишь тысячная доля секунды, чтобы с отчаянием понять, что уже ничего нельзя изменить. А потом она упала и почувствовала острую боль в животе и спине. Она лежала на холодном паркете балетного зала и едва могла дышать. Она слышала голоса, но не понимала, что ей говорят, видела лица, но никого не узнавала.
Единственная мысль перекрывала все, делая ее глухой и слепой к тому, что творилось вокруг: «Мой ребенок, мой бедный ребенок, я этого не хотела!»
В это утро репетиция для Яны закончилась. Она приняла теплый душ, натерлась кремом, чтобы смягчить боль, пошла в столовую и
По дороге домой она поняла, что ребенок уже с ней и она уже защищает его.
На следующей неделе Яна и Йонатан почти не виделись. Йонатану нужно было снять два спектакля в Немецком театре, а Яна репетировала роль Джульетты. Премьера балета должна была состояться через три недели.
В субботу в репертуаре снова была «Жизель». Яна спала до одиннадцати часов. Йонатан отправился в галерею, прикрепив к зеркалу в ванной комнате записку:
«Любимое мое сокровище, я купил свежий салат и немного лосося. Пожалуйста, приготовь себе поесть. Я заберу тебя после спектакля. Скучаю по тебе.
Яна улыбнулась, сняла записку с зеркала, смяла и выбросила в корзину для бумаг. Потом приняла душ, а после натерлась лосьоном для тела с ароматом ванили. Этот запах всегда поднимал ей настроение.
Если бы в доме была камера видеонаблюдения, если бы кто-нибудь снимал, что Яна делала в этот день, можно было бы решить, что фильм снимают в замедленном темпе, так ужасно медленно, словно привидение, она двигалась. Все равно – брала ли она чашку из шкафа, резала ли рыбу тонкими ломтиками, переворачивала ли страницу книги или беззвучно ходила на цыпочках по комнате.
С трех дня она целый час делала гимнастические упражнения на специальном мате в спальне, в четыре попыталась дозвониться до Йонатана, но он не взял трубку. Потом Яна надела джинсы, футболку, пуловер и легкую ветровку, обула кроссовки, упаковала спортивную сумку с полотенцами, колготками, боди, обувью и всеми теми вещами, которые ей нужны были в театре, выпила из пластиковой бутылки глоток минеральной воды, сунула бутылку под мышку и в шестнадцать тридцать вышла из дома. Так же, как всегда, когда у нее было представление.
Темно-синий «пассат» стоял возле подъезда. Яна забросила сумку в багажник, села в машину и поехала. Как всегда и как она привыкла. На следующем светофоре ей нужно было свернуть направо. Она выскочила на перекресток на скорости почти семьдесят километров как раз в то мгновение, когда светофор переключился на красный свет. Яна изо всех сил надавила на тормоза, и двигатель заглох.
Наверное, в этот самый момент она снова вспомнила о прыжке, о гранд жете, которые должна была делать четыре раза, танцуя Жизель. В душе у нее таился страх, и Яна запустила двигатель только тогда, когда машины сзади начали сигналить. Она поспешно тронулась с места, но свернула не направо, а налево.
На улицу, которая вела к озеру.
Яна бежала, инстинктивно заботясь о том, чтобы не наступить на корень дерева, не попасть в ямку и не упасть. Дыхание ее было ровным и ритмичным, тело – легким
«Я совсем разучилась бегать, – думала она, – я только танцую». Она уже не помнила, когда в последний раз бегала, когда ходила на прогулку в лес, когда была на лужайке. Уж никак не этой весной!
Она сделала первый круг вокруг озера и остановилась. Последние лучи солнца скользили по воде, становилось прохладнее. У Яны не оказалось с собой шарфа, но сейчас это было неважно. Она наслаждалась тихими минутами у озера и чувствовала, что находится на правильном пути. Вечер пошел ей на пользу. Она была так счастлива, как не была уже целую вечность.
Она глубоко вздохнула и пробежала еще два круга вокруг озера. «Хочется обнять весь мир! – думала она. – Такое ощущаешь, когда полностью довольна собой».
Было уже темно, когда Яна села в машину и поехала в центральную часть города. По дороге она думала о том, что должна делать, пыталась определить, чего ей хочется, и была в отчаянии оттого, что у нее ничего не получается. Она всегда была связана обстоятельствами, ее жизнь состояла из сплошного контроля, и она никогда не задумывалась над тем, чего же, собственно, хочет сама. Она была марионеткой, которая танцует лишь тогда, когда кто-то тянет за нужную ниточку.
И только в этот момент она вспомнила о театре. Яна посмотрела на часы. Без двадцати девять. Похоже, представление не состоялось. В зеркале она увидела, что улыбается.
На площади Савиньи она быстро нашла место на стоянке для машин и направилась к киоску с едой прямо напротив вокзала, откуда ходили городские электрички.
– Пожалуйста, дайте мне сосиску с соусом карри, картошкой пом-фри и майонезом, – услышала она свой голос.
Толстая женщина за стойкой молча кивнула. Эту фразу она слышала сегодня уже десятки раз, в ней не было ничего особенного, но только не для Яны. Последний раз она ела сосиску с карри, когда у нее было окно между занятиями, еще в десятом классе. И горько об этом пожалела, потому что на следующее утро весы показали на пятьсот граммов больше, чем нужно. С тех пор она больше не решалась на такое, чтобы не испортить фигуру.
– С этого момента мы будем есть то, что нам нравится, мы вдвоем, – тихонько сказала она.
Продавщица сосисок удивленно уставилась на нее, но, когда Яна улыбнулась, улыбнулась в ответ.
Она наслаждалась каждым кусочком сосиски и картошки пом-фри, а после отправилась в сторону Курфюрстендамм и в баре на Уланштрассе еще и выпила бокал белого вина.
– Разрешите угостить вас? – спросил ее мужчина приблизительно сорока лет в безукоризненном костюме и с белым, как молоко, лицом, стоявший рядом.
Яна растерянно уставилась на него, потом сказала:
– Нет, спасибо. Мне нужно ехать. Я должна поговорить с мужем, иначе умру.
Она выскочила из бара и бегом бросилась к своей машине.
Йонатан приехал домой в половине десятого. Он решал, открыть ли пиво и переодеться или сразу же ехать в оперу, когда заметил красную лампочку автоответчика. На дисплее значилось: «У вас девять неотвеченных сообщений».
«Девять! – растерянно подумал Йонатан. – Боже мой, что бы это значило?»