Я все смогу
Шрифт:
– Люсь, да я только «за». Но вроде как грипп у меня…
– А чего теперь бояться? На работу завтра все равно не идти, что здоровым, что больным.
– Хорошо, ладно, приходи.
Хотя чего уж тут хорошего. Круг замкнулся. Вторая нога глиняного колосса по имени «моя успешная жизнь» обрушилась с грохотом, припорошив пылью и обломками все на пятьсот километров вокруг. Одно радовало: среди купленных с утра продуктов были и пельмени. Ничего осмысленнее, чем налить воды – закинуть – выключить – воду слить я все равно сейчас не смогла бы изобразить.
Люся, верная принципу «самое вкусное –
– За новую жизнь! – предложила она. – Всякий конец – это чье-то начало!
– Да какую новую, – возмутилась я, – если старой полный пиндец пришел!
Люсин непрошибаемый пофигизм был мне хорошо известен, мы давно знакомы, но удары судьбы, настигшие меня за последнее время, были слишком сильными и слишком частыми. Поэтому разделить ее жизнеутверждающий оптимизм я никак не могла. Взяла бокал, выпила налитый мне коньяк, а потом уронила голову на руки и разрыдалась.
– Ну, хорошо, – было видно, что Люся немного опешила от такого проявления эмоций. Она налила вторую рюмку и, гладя меня, как маленькую, по голове, предложила: – Тогда давай выпьем за то, чтоб прокуратура сгорела. И все мужики вместе с нею!
За окном от странной октябрьской метели стало совсем бело, так, что замело даже ветки растущих вдоль дома деревьев. Коньяк в бутылке убывал очень быстро. Дети заглядывали на кухню пару раз, пробираясь к холодильнику и к кастрюле с пельменями (я их все-таки переварила, но расстраиваться еще и по этому поводу сил уже не было), но нам не мешали, чувствуя важность момента. Об уроках на завтра, по-видимому, они не вспоминали, но мне было уже все равно. Какие тут уроки, когда жизни больше нет?
– Я не пойму, а чего ты так убиваешься? Ну, накрылась эта работа – будет следующая, – Люся умела вкусно выпить, вкусно закусить и поговорить о наболевшем так, что хотелось не только выложить ей все накипевшее на душе, но еще и немножко взрыднуть в жилетку. – Две зарплаты в доме, конечно, лучше, чем одна, но и на одну жить можно, и вполне неплохо.
Пришлось поведать ей все свои злоключения последних дней – про ушедшего внезапно мужа, и не просто так ушедшего, а к любовнице, что, как известно, в сто раз обиднее обычного ухода. Про ощущение абсолютной, холодной пустоты вокруг, и вообще – про безнадегу точку ру, как поется в известной песне.
– Ну, эту твою точку ру, душа моя, позволь мне не комментировать. Тут уж тебя совсем куда-то не туда занесло. А вот что Сашка ушел – это прям дааа… Мне всегда казалось, что вы из того разряда супружеских пар, которые вместе до последнего вздоха и «жили сто лет – умерли в один день».
– Да мне, Люсь, и самой так казалось. Представь, какой слепой дурой я сейчас себя ощущаю.
– Ну, так всегда бывает. Или не всегда, а часто. Что вторая половина узнает все последней. Как ты считаешь, это у него надолго?
– Боюсь, что да. Я подозреваю, что у него и раньше были какие-то интрижки. Я не вникала и старалась не замечать. Он никогда не давал мне оснований чувствовать себя оскорбленной или заподозрить, что в нашей семье что-то сильно не так. Ну, задерживался иногда, ну, легкий запах духов от пиджака, то вдруг эсэмэски
– Слушай, Оль. А вот когда мы прошлый Новый год у вас встречали, мне Саша рассказал, что ты после свадьбы постриглась, сделала красивое фото и подарила ему это фото в рамочке с подписью «Сашуле от первой жены», чем поразила его в самое сердце. Я сейчас вот сижу и думаю об этом. Это ты предвидела, да? Ну, что будет еще и вторая?
– Люсь, ты дура, что ль?! Шутка это была, шут-ка. Мы же с ним всегда так общались, на хихоньках, на подколках взаимных. Ему нравилось. Он все эти сопли с сахаром не любил. И мне это как-то ближе, понятнее, что ли. У меня мама с папой никогда дома этих вот кисонек-рыбонек-усипусечек не разводили.
– Да вот кто у нас дура-то теперь – это еще посмотреть надо. Ведь так и есть – была первая, на носу вторая… Я вот заранее сильно извиняюсь, – Люся слегка замялась и начала теребить в руках чайную ложку, что всегда у нее было предвестником бестактного вопроса в лоб. – Я вот вижу у тебя расстройство по поводу того, что жизнь переворачивается с ног на голову, и как-то маловато расстройства по поводу «ах, я брошенная женщина, мой миленок больше меня не любит». Это, Оль, так?
– Может быть. Не могу пока сказать точно. Я, ты знаешь, странная в этом отношении баба, наверное. Я никогда, даже в юности, не могла любить вопреки. Типа, он меня не любит, а я его добьюсь всем ветрам назло. Или, там, он меня оскорбляет, но я ему все прощу и буду любить его вечно. Он меня в глаз – а «я готов целовать песок», все такое. Про «синдром Адели» когда-нибудь слышала?
– Нет. А что это?
– Так называют страстную безответную любовь, когда она уже переходит границы нормы и превращается в психиатрию. Типа, все равно ты будешь мой, по-плохому или по-хорошему. Такие истории не для меня.
А Саша… Меня его уход сначала, конечно, сильно оглоушил, заметалась я как курица под «камазом». А сейчас вот думаю – ну не козел ли? Мы много лет прожили. Я ему, помимо матери его детей и «бабы евойной», была неплохим другом, не сочти это за нескромность. По мне, с друзьями так не поступают. Я не к тому, конечно, что у него права нет меня бросить – мы все живые люди, полюбил-разлюбил, это я понять могу. Я про то, как он это исполнил. Тявкнул скороговоркой и сбежал.
– Нууу, положим, – было видно, что Люся моим текстом несколько огорошена. – А как ты себе это представляла? Встал на стул и сказал длинную, продуманную и аргументированную речь на тему любви, верности и текущего положения дел с этими тонкими материями в вашей семье? Или как?
– Вот, Люсь, представь. Мы с тобой друзья. И вот что-то случается между нами такое, отчего я с тобой более дружить не могу и не хочу. И я, вместо того, чтобы найти в себе силы поговорить, объяснить тебе все, вот так вот забежала к тебе на минутку, выпалила с порога «прощай навеки, у меня теперь другая подруга, так получилось!» и сбежала. Ты вот как к такому отнесешься?