Я все смогу
Шрифт:
Повзрослела я быстро, считай, в один день. Я помню, это было лето 1997 года, сразу после моих вступительных в институте. Стояла ужасная жара, хотя добивала не столько она, сколько сильная влажность и духота. Люди вокруг просто изнывали от такой погоды. Жаловались друг другу, что нечем дышать, мама моей подруги, работавшая на местной «скорой», рассказывала, как тяжело давалось то лето сердечникам, астматикам, людям с проблемными сосудами.
Отец с друзьями еженедельно ходил в баню. И попариться, и заодно повстречаться с деловыми партнерами, дела накопившиеся пообсуждать. Даже в такую жару они не оставляли своей традиции и, как обычно, в субботу собрались в парной. Зайдя в парилку, еще и соревновались, кто кого пересидит,
В тот день мы примчались в больницу по звонку дяди Валеры, делового партнера отца, с которым они были вместе в бане в тот день. Больница представляла собой два многоэтажных корпуса, соединенных между собою длинным двухэтажным строением-переходом, где находился приемный покой. Дядя Валера, ловкий и пробивной мужик, сунул кому-то денег, с кем-то договорился, и нам разрешили сопроводить отца до реанимации, – обычно родственников дальше приемного покоя не пускали.
Все это врезалось в мою память навсегда.
По длинному наклонному коридору, который был освещен почему-то только наполовину, а вторая половина тонула в пугающей темноте, молоденький медбрат, то ли студент, то ли недавний выпускник, вез отца на каталке. Мы с мамой шли рядом и плакали, то и дело пытаясь схватить отца за руку, безвольно свисающую из-под простыни, которой отец был накрыт до подбородка. Мальчишка-медбрат одной рукой вез каталку, а второй то пытался нас отогнать, то утешить, бормоча что-то невнятно успокоительное. В какой-то момент он не удержал одной рукой каталку, она вырвалась у него из рук и, набирая постепенно скорость, все быстрее и быстрее покатилась по наклонному коридору в сторону неосвещенного участка. Меня охватила страшная паника. Помню, мне тогда казалось, что самое главное – успеть поймать каталку до того, как она вкатится внутрь темного отрезка. И если я успею ее поймать – все будет хорошо, все будет нормально, все будет как раньше.
Я вспоминаю этот момент часто, иногда он снится мне в страшных снах, и вижу я почему-то все это со стороны, как будто мне показывают кино. По коридору, все набирая скорость, катится каталка с безвольно лежащим на ней отцом, вздрагивая на стыках половой плитки. За ней мчусь я, за мною – медбрат, выкрикивая мне вслед что-то неразборчивое, предостерегающее. За ним – мать, в руках у нее сумка с апельсинами: когда дядя Валера нам позвонил, она только вернулась из магазина, и мы так и кинулись с ней в больницу, зачем-то таская за собой эти апельсины. Мать спотыкается, падает, апельсины рассыпаются и тоже катятся за нами, принимая участие в этой страшной гонке…
Мне тогда казалось, что инсульт не только у отца, но и у всех нас, у всей семьи. Денег оплачивать сиделку у нас не было. Первое время немного помогали его друзья по бизнесу, но этот ручеек быстро иссяк. Я только что поступила в институт и разрывалась между занятиями и больницей – отцу требовался постоянный уход, профилактика пролежней и другие специфические вещи. Мать днем стояла на рынке с тряпками, во второй половине дня бежала к отцу в больницу. К вечеру после занятий туда приезжала я, сменить мать, которая от такой жизни уже еле ноги таскала. Она очень резко постарела и как-то растерялась, что ли. Делала, конечно, то, что требовалось, но все путала, забывала, роняла и пропускала мимо ушей.
Я то злилась на нее
Помню раннее зимнее утро, выхожу на кухню – за столом, в ночнушке, растрепанная, сидит мама и плачет. На столе лежит небольшая кучка денег и листок бумаги, весь покрытый записями и перечеркиваниями.
– Мам, ты что, что-то случилось? С отцом?
– Ох, Олюнь, что же мы теперь делать-то будем, как жить…
– Да что случилось-то??
– Да вот смотри. Мне за товаром ехать надо, не поеду – нечего продавать будет, жить-то на что будем? А денег на новую закупку нет! И отцу в больницу денег надо, на лекарства. Да и нам с тобой хоть сколько-то нужно – тебе на проезд в институт, на питание. И за квартиру уже два месяца не платим, с утра позвонили, сказали, если не оплатим счета – они на нас в суд подадут. Все, Олюнь, пришла наша жизнь к краю.
Меня затрясло от страха. Мать выдохлась, отец в коме, куда бежать, кого просить и о чем… Я бестолково засуетилась вокруг матери, на ходу просыпаясь:
– Мам, ну не плачь, ма! Ну, мы что-нибудь обязательно придумаем!
– Все, Олюнь, кончились наши придумки! Я уже испридумывалась вся! Крутились эти месяцы как могли, но все, видать, край пришел.
– Мам, ну давай я на работу выйду? Бог с ним, с этим институтом. Потом, как выплывем, вернусь и закончу.
– И не думай даже! Ишь, чего придумала, отец бы тебе задал за такое. Работать она пойдет, ага, – тут она снова уронила голову на руки. – Кира, на кого ж ты нас бросил, Кирочка мой!
Мне казалось тогда, что по мне не мурашки побежали, а мурахи – каждая размером с кулак, толпою, от макушки до пяток и обратно. Так было страшно, не только за маму и себя, а вообще, глобально СТРАШНО! Потом волною накатила злость на мать: как же так, я ведь еще маленькая, почему они так со мною? Отец бросил, лежит колодой бессмысленной. Мать, кажется, теряет разум – зачем она вываливает мне все это, почему не может сдержаться? Что я могу сделать, чем помочь? За что мне такая юность?
Позже, конечно, весь наш быт постепенно вошел в новую, пусть и очень трудную, колею. Я нашла подработку, из долгов мы постепенно выпутались. Отец, правда, все-таки умер, так ни разу и не придя в себя, не поговорив с нами, не попрощавшись. С мамой наши отношения сильно изменились: мы стали общаться как подружки, как равные, а не как мать и дочь. Мама стала советоваться, при принятии важных решений обсуждать их со мной и прислушиваться к моему мнению, к моим возражениям и доводам. Но я точно знаю, что вот тогда и кончилось мое детство.
Утро середины декабря встретило меня нерадостным и малосимпатичным лицом в зеркале в ванной. Прошло два месяца, но работу я так и не нашла, перебиваясь теми деньгами, которые подбрасывал пока еще по документам муж, и теми, что еще оставались на нашем общем счету в банке. Домой Саша так и не вернулся, с детьми встречался довольно регулярно, что меня скорее огорчало: у Матвейки и так характер легким не назовешь, теперь же он явно переживал подростковый кризис, который отражался в первую очередь на мне. Парень мой стал грубить, придумал задвижку на двери комнаты и все меньше общался со Степаном, который от этого огорчался и все больше уходил в себя, часами копаясь в своем конструкторе, строя какие-то фантастические по сложности замки, а затем разрушая их с ярко выраженным раздражением, судя по доносящемуся из-за двери победному кличу и грохоту.