Я всегда буду помнить о тебе…
Шрифт:
Как благодарна я была Господу за то, что Он сподобил меня быть сопричастницей тайны перехода души христианской из одного мира, временного, в горний, вечный! Я понимала, что умирает самый близкий мне, родной человек, и должна была, казалось бы, безутешно плакать от этой невыразимой горечи разлуки. Но мною владели в те дни совсем другие чувства. Я думала только об одном: как помочь ее душе совершить этот сложный, таинственный, страшный переход, к которому человек готовится, по сути, всю свою жизнь.
Смерть – итог всего, что накопил человек за время, отведенное ему в предуготованный
Лишь иногда, в особенно тяжелые минуты, мне очень хотелось накрыться с головой одеялом, как в детстве, и наплакаться от души, но снова кто-то словно останавливал меня и берег для другого. Я должна была поговорить с мамой об аде и рае, которые ей скоро предстояло увидеть на воздушных мытарствах.
Как это невыносимо трудно: говорить с близким человеком о смерти, когда он сам к этому не готов. Но я уповала на милость Божию и усердно молилась Божией Матери: «Матерь Божия, Царица Небесная! Облегчи страдания моей мамочки. Помоги ей совершить этот трудный переход! Прими ее душу, милующую, любящую!».
Я молилась об этом все ночи, пока мама была жива и пока я была с ней рядом. Молилась по стареньким четкам отца Григория Пономарева – намоленным четкам праведника, – надеясь и веря в их святую силу.
Какое это поистине настоящее человеческое счастье: иметь возможность до самого конца ухаживать за родным человеком – мамой, которая у каждого человека одна! Я очень благодарна своему духовнику, который сказал мне в самую тяжелую минуту:
– Ваше самое главное дело сейчас – ухаживать за Тамарой Николаевной. Отложите все дела и думайте только о ней. Она нуждается в Вас, и никто, кроме Вас, её утешить не может.
«Такой беленький мальчик…»
Между тем состояние ее ухудшалось и вскоре начались невыносимые боли. Я обратилась к врачам за помощью. В поликлинике выписали серьезные обезболивающие препараты. Но они приносили только временное облегчение. Более того, принимая их, она стала еще больше задыхаться и жаловалась на сильные боли в области сердца. Наркотики убивали ее без боли, и печальный конец мог приблизиться быстрее, чем мы думали.
Что делать? Я уповала только на Бога. Батюшка, ее духовник, был в отъезде. С волнением и надеждой я ждала его скорого возвращения, чтобы он пособоровал и причастил маму, жизнь которой таяла с каждой минутой. Я верила, что Господь через Свои Святые Тайны облегчит ее физическую боль.
Так впоследствии
– Меня съедает рак, – грустно говорит мама.
И вскоре:
– Все. Отхожу.
«Знаешь ли ты, куда ты отходишь, мамочка, ведь ты никогда прежде не говорила этих непривычных слов?» – думала я.
– Наверное, мне нужно одеться и встать, чтобы со всеми проститься, – и в этих словах мамы отразилась ее привычная деликатность.
Но болезнь, съедающая человека изнутри, взяла свою силу, и встать она, конечно, уже не смогла.
Я ловлю с жадностью каждое ее слово, каждый вздох, каждый стон. Для меня все имеет значение, ведь я слышу последние звуки, которые она оставляет на земле. Она медленно, но неуклонно идет к Небесам, завершая свой земной путь.
– Какая я беспомощная, – слетает с ее уст, и я вспоминаю ее рассказ о том, что папа, всегда оберегавший ее, сказал ей однажды: «Я все время боюсь, что тебя кто-нибудь обидит; боюсь, что ты окажешься беспомощной и беззащитной».
Где ты, папочка? Мама беззащитна перед смертельной болезнью и очень нуждается сейчас в помощи.
– Саша, родной, – неожиданно слетает с ее почти сжатых губ, и она продолжает, словно кому-то рассказывая:
– Такой беленький мальчик…
Она кого-то видит в той, другой жизни, грань которой проходит и около меня тоже, только я ее не вижу – эту страшную, таинственную черту, за которой стоит вечность. Мама – на грани перехода. Она боится оставлять нас, и в то же время Небо манит… Оно ждет ее, приоткрыв завесу, отделяющую нас от вечности.
Ее душа – в пути.
Объятия Отчие ждут ее.
Октябрь, осень… – пора зрелости.
Она ждала зимы. Но Господь призывает сейчас. Что ж, у каждой души – свой срок.
Она не стонала и не жаловалась, хотя ее боль была иногда невыносимой. У нее очень болело сердце, но она, оберегая нас, оставила эту боль при себе, навсегда унося сердечные муки с собой.
– Я буду молиться за вас там, – ее лицо направлено на восток.
Она снова и снова обращает всю себя навстречу Солнцу Правды. Откуда это желание: неизменно разворачиваться на своем земном ложе так, чтобы был виден восход солнца? В каком бы положении я ни оставляла ее, она, превозмогая любую боль, поворачивалась лицом именно на восток. Кто научил ее тянуться к этому свету, ведь она на одре?
***
Умеем ли мы умирать? Нет. Грехи заполонили нас, взяли в плен наше сознание, нашу душу. А ведь страшно умирать не потому, что дальше – тьма, а потому, что тебе предлагают свет, но ты сам затемняешь себе вечность.
Душа ее мечется, страдает, терзается сомнениями, где ей лучше – с нами или с теми, кто давно ушел и ждет ее в горнем мире.
– Я пл'aчу потому, что ты остаешься одна, – говорит она, обращаясь ко мне.
Я никогда не видела, чтобы мама так много плакала. Ее слезы – это не к себе жалость и не отчаяние вперемешку с унынием. Ее слезы – невысказанная до конца любовь к нам и сожаление о том, как она оставит нас в бренном, изменчивом мире, где так много зла и опасностей.