Я жду тебя
Шрифт:
Сукхрам насторожился.
— Куда? — тихо спросил он.
На лице Каджри появилось лукавое выражение.
— К возлюбленной самого Рустамхана, — беззаботно сказала Каджри.
Сукхраму показалось, что у него земля уходит из-под ног.
— Каджри! — воскликнул он.
— Чего кричишь, я ведь рядом, слышу, — усмехнулась Каджри.
— Ты была у нее? Когда же ты успела? — недоумевал он.
— Пока ты лежал без сознания.
— Так это правда? — Он посмотрел ей в глаза долгим, пристальным взглядом, как будто хотел проникнуть ей в самую душу. — Каджри! — сдавленным голосом произнес он и молча схватил ее за руку. — Ты меня не обманываешь?
Она
— Сперва Пьяри испугалась, потом принялась бранить меня. Ну, и я в долгу не осталась. Сказала, что это из-за нее тебя ранили. Она стала биться головой о дверь. А я говорю: ты бы лучше подумала, как Банке отомстить. Она ответила, что ничего сделать не может. Я обругала ее, она на меня бросилась с кулаками. Тут прибежал ее полицейский, но она заступилась за меня, а его выгнала… А потом я ушла.
— Стало быть, вы поладили.
— Я лучше буду ладить с тобой, — сказала Каджри. — У тебя есть лошадь, собака Бхура. Пусть и Пьяри живет при тебе. Мне-то что? Я кормлю собаку, даю траву коню, и ей тоже что-нибудь перепадет.
— У тебя каменное сердце, — произнес Сукхрам. — Думаешь, я, как слепой котенок, ничего не вижу, не понимаю. Нет, женщина, я понял, отчего ты льешь слезы! Но кто обо мне подумает? Кто поймет, каково мне? Даже караванный верблюд, которого привязали к хвосту другого, ухитряется по пути ухватить где колючку, где пучок травы. Но я, я не смею думать о себе, у меня нет права! Иди, иди только прямо, не смей смотреть по сторонам, не то твоя разлюбезная подружка утонет в слезах от горя!
Каджри залилась веселым смехом.
Мир был восстановлен. Казалось, что и ссоры никакой не было. За шатром сгустилась ночь, дул холодный ветер, шелестя сухими листьями, а в шатре царили мир и согласие.
— Болит? — участливо спросила Каджри и провела рукой по волосам Сукхрама.
— Голова — нет.
— Чандан искусный лекарь.
— Он знает тайну трав.
— А плечо ноет?
— Немного.
— Ты бы уснул.
— Нет, вечером выспался. Теперь можно и поболтать.
— Тебе нельзя много разговаривать, — назидательно произнесла Каджри, но тут же не утерпела и спросила: — А ведь с тобой дрались пятеро, правда?
— Не все ли равно, сколько?
— И ты не знал, что против тебя замышляет Банке?
— Нет. Ну, были кое-какие подозрения, потому-то я и захватил с собой палку.
— А если были подозрения, зачем полез на рожон? Боялся, что тебя обвинят в трусости?
— Каджри, не женского ума это дело.
— Где уж мне!
Сукхраму было неприятно вспоминать о случившемся. Он попытался переменить тему разговора, но Каджри не желала слушать ни о чем другом. Сукхраму пришлось поведать и о своем разговоре с Пьяри и Рустамханом. Каджри внимательно слушала.
— Сукхрам, обещай исполнить то, о чем я тебя попрошу, — сказала она.
— Что еще?
— Нет, сначала пообещай.
— Да говори же!
— Ага, теперь ты уже даешь обещания с оглядкой. Совсем перестал мне верить. Нечего мне тебе сказать!
— Каджри! Мы — отверженные. Что мы можем сделать против сильных? У нас все отняли. Ведь я — владелец старой крепости…
— Ты, может быть, и отверженный, — возразила Каджри, не обратив внимания на его последние слова. — Я — нет!
— Твое «нет», Каджри, делу не поможет. Посмотри, что творится в деревне: крестьянин — нищий, голодный, но ростовщик дает ему взаймы, ему доверяет. А мы — ниже их всех, хуже деревенской собаки. Почему мы с тобой наты, Каджри?
— Потому
— Почему мы не родились от женщины высокой касты?
— Видно, не судьба.
— Но мы ведь такие же люди, как и они, почему же все притесняют нас?
— А кого не притесняют в этом мире? Полицию, ростовщика, даже заминдара! А остальные разве знают покой? Тот, кто притесняет, говорит, что делает это ради того, чтобы набить себе утробу, накормить жену и детей… Сукхрам, человеческая утроба — вот что правит в этом мире. Ради нее угнетают людей. Опусти в нее горстку зерен, смотришь — тело согрелось, на душе легко, летать хочется. Я смотрю на жизнь, как она есть. И раньше так было, и впредь то же будет. Непонятно, почему так происходит. А не все ли равно? Выпало нам жить — будем жить. Мужчине все доступно в жизни, а разве женщина от него отстанет? Ты только поправляйся, Сукхрам. Мы уйдем отсюда в другие края. Заживем новой жизнью, эта мне уже надоела. Недавно я встретила Курри. Увидел он меня, рассмеялся и говорит: «Каджри, когда ты была со мной, ты никогда не носила таких рваных башмаков. Не стыдно?» Я ответила ему: «Ты никогда раньше не вспоминал о стыде». Тогда он сказал: «Всевышний поселил в лесу змей, скорпионов и пантер; мы — тоже лес, Каджри…» Я повернулась и ушла.
Каджри встала, подошла к горшку и, запустив в него руку, достала сигареты.
— На, — протянула она одну Сукхраму, а другую взяла себе.
Оба закурили.
— Такими сигаретами ты угощала меня в нашу первую ночь.
Каджри покраснела.
— Ты все помнишь, — порадовалась она. — Я всегда говорила, что ты попугай.
На душе у них опять стало легко и весело.
— А теперь спи, — приказала Каджри.
Сукхрам задремал. Каджри долго, не отрываясь, смотрела на него. В руках у нее дымилась сигарета. Сегодня она курила с удовольствием, она глубоко затягивалась, выпуская изо рта клубы сизого дыма. Сукхрам ровно и глубоко дышал. К шатру подошла Бхура, посмотрела на хозяйку и уселась у самого входа. Она преданно несла службу и не смыкала глаз. Каджри продолжала курить, облокотившись на спинку кровати. Уснул конь, его теперь не было слышно. До Каджри доносились только ночные шорохи. Казалось, будто кто-то трется о край шатра. Ветер стал понемногу стихать…
Когда Сукхрам открыл глаза, на дворе было совсем светло. На дереве весело щебетали птицы. У входа в шатер спала Бхура, окончив свое бдение, а за шатром бил копытами и мотал головой пробудившийся конь — раньше него проснулись мухи.
Сукхрам чувствовал себя бодрым и почти здоровым. Он повернулся на другой бок и замер от удивления.
Каджри спала, положив голову на спинку кровати. Она так, сидя, и уснула. Сукхрам решил ее не будить.
Человеку надо очень устать, чтобы заснуть в таком неудобном положении. Но она проснулась сама. Подобно матери, спящей вместе с ребенком и просыпающейся от его малейшего вздоха, пробудилась Каджри.
Она громко и протяжно зевнула, затем встряхнулась, чтобы окончательно прогнать сон, протерла глаза, накрыла платком голову и села на постель. Потом, как бы вспомнив о Сукхраме, посмотрела на него и улыбнулась.
— Я уснула. Ах, как я хорошо выспалась, — произнесла она и залилась громким, счастливым смехом, заставившим Сукхрама забыть о своих ранах.
Он почувствовал новый прилив сил. Пусть он все еще прикован к постели, но этой ночью, когда Каджри бодрствовала у его изголовья, он во сне проник в тайны, где скрывается сама жизнь, где царят любовь и преданность.