«Я» значит «Ястреб»
Шрифт:
Когда я выяснила, что ловчих птиц до сих пор разводят и готовят для охоты, мое отношение к ним стало не столь аморфно-религиозным. Я сообщила своим долготерпеливым родителям, что, когда вырасту, буду заниматься именно этим удивительным делом, и принялась изучать все, что могла найти на интересующую меня тему. В выходные мы с папой отправлялись на поиски нужных книг и потихоньку накупили великолепные работы – эти трофеи секонд-хенда мы приносили домой в бумажных пакетах из книжных магазинов, которых теперь уже нет: «Охота с ловчими птицами» Гильберта Блейна, «Охота с ловчими птицами» Фримена и Салвина, «Ловчие птицы и охота с ними» Фрэнка Иллингворта, великолепная книга Хартинга «Советы, как охотиться с ястребами». Все издания для юношества. Я перечитывала их снова и снова, запоминая наизусть огромные пассажи прозы девятнадцатого века. Находиться в компании таких авторов было равносильно тому, что попасть в элитную частную школу, ибо почти все эти книги вышли давным-давно и были написаны аристократами, крепкими охотниками-мужчинами, которые носили твидовые костюмы, охотились на крупных зверей в Африке и имели «твердые убеждения». Но я не просто пыталась изучить основы дрессировки ястребов – подсознательно я впитывала в
Я стала ужасной занудой, без конца твердившей про ловчих птиц. В дождливые дни после школы мама писала статьи в местную газету – репортажи из зала суда, сообщения о прошедших праздниках, о деятельности плановой комиссии – ее пальцы резво стучали по клавиатуре пишущей машинки в столовой. На столе пачка сигарет «Бенсон энд Хэджис», чашка кофе, блокнот для стенографирования, а рядом стоит дочь, без остановки цитирующая не слишком твердо выученные предложения из книг девятнадцатого века. Мне казалось крайне важным объяснить маме, что «хотя собачья кожа лучше всего подходит для должика [5] , в наши дни ее почти невозможно достать», что с кречетами существует одна проблема: они «склонны уносить от хозяина свою добычу»; и еще нужно было спросить у мамы, знает ли она, что «балобаны, привезенные из пустыни, – ненадежные охотники в английском климате»? Складывая вместе листы желтоватой бумаги, чтобы сделать копии, возясь с копиркой, которая всегда норовила выскользнуть, мама, соглашаясь, кивала, затягивалась сигаретой и говорила, как ей интересно, таким тоном, что мне даже в голову не могло прийти, что на самом деле ей до всего этого нет никакого дела. Вскоре я стала специалистом по охоте с ловчими птицами – таким же, каким продавец ковров, посещавший книжный магазин, где я когда-то работала, был по греко-персидским войнам. Застенчивый, помятый, немолодой, вызывавший ощущение неизреченного поражения, он нервно тер ладонями лицо, оплачивая у кассы книги. На поле боя, думала я, этот бы долго не продержался. Но про войны он знал все, знал в подробностях каждую битву, знал, где именно на высоких горных тропах стояли отряды фокийских войск. Точно так же я знала все об охоте с ловчими птицами. Когда же много лет спустя у меня появился первый ястреб, я была поражена его реальностью. Словно продавец ковров, вдруг очутившийся на поле битвы при Фермопилах.
5
Должик – птичий поводок.
Лето 1979 года. Мне восемь лет, и, освещенная дневным светом, я стою в книжном магазине, держа книгу в мягком переплете. Я не на шутку озадачена. Что такое «История о совращении, писанная в восемнадцатом веке»? Ни малейшего представления. Перечитываю слова на задней стороне обложки:
«Ястреб-тетеревятник» – это рассказ о дуэли между мистером Уайтом и большим, красивым ястребом во время дрессировки последнего – описание напряженной волевой схватки, в которой гордость и упорство дикого хищника оказываются сломлены и побеждены почти безумной силой воли его дрессировщика. Повествование комично и трагично одновременно. Оно захватывающе. И странным образом напоминает истории о совращении, писанные в восемнадцатом веке».
Нет, я все равно не понимала. Но книга была мне нужна, потому что на обложке красовалось изображение ястреба-тетеревятника. Птица смотрела на меня исподлобья в безудержной ярости, распушив перья, сверкавшие буйством шафрана и бронзы. Ее когти так прочно вцепились в крашеную перчатку, что мне начало покалывать оцепенелые от сочувствия пальцы. Она была прекрасна, вся в напряжении от ненависти – именно так чувствует себя ребенок, когда злится, если его заставили замолчать. Как только мы вернулись домой, я бросилась наверх, в свою комнату, прыгнула в кровать, улеглась на живот и открыла книгу. Помню, как я лежала, подперев голову руками, болтая ногами, и читала:
«Когда я впервые его увидел, он был круглым комком, словно бельевая корзина, завернутая в мешковину. Но он был агрессивным, пугающим и отталкивающим, какими бывают змеи для тех, кто не умеет с ними обращаться».
Это было необычное описание. Совсем не похожее на другие книги про охоту с ловчими птицами. Восьмилетняя девочка, которой тогда была я, читала, нахмурившись, дальше. Это было ни на что не похоже. Книгу написал человек, который, как видно, ничего не знает о ястребах. Он говорил о птице, словно она была чудовищем, а у него не получалось как следует ее воспитывать. Такое отношение озадачивало. Взрослые всегда знали, что надо делать. Они писали книги, в которых рассказывали о вещах, тебе неизвестных, книги о том, как следует поступать. Почему вдруг взрослый написал книгу о том, чего он делать не умеет? Более того, книга была полна совершенно не относящихся к делу вещей. К моему разочарованию, в ней, например, шла речь об охоте на лис, войне и истории. Я не понимала отступлений про Священную Римскую империю, Стриндберга и Муссолини, не знала, что такое «пикельхаубе» [6] , и не понимала, зачем вообще нужны эти сведения в книге про ястреба.
6
Pickelhaube – островерхая каска у пехотинцев в старой германской армии.
Позже я наткнулась на рецензию, посвященную книге Уайта, в старом журнале Британского клуба сокольников. Рецензия была поразительно немногословной: «Для тех, кому интересно скучное и дотошное самокопательство во время приручения и дрессировки ястреба, «Ястреб-тетеревятник» будет превосходным пособием, содержащим перечень того, чего в большинстве случаев делать не следует». Люди в твидовых костюмах сказали свое слово. Значит, я не ошиблась, мне было позволено
Несколько лет назад я познакомилась с вышедшим в отставку пилотом самолета «У-2». Это был высокий, суровый, красивый мужчина, который обладал именно таким убийственным спокойствием, которое мы вправе ожидать от человека, проведшего годы, летая по краю космоса в грязно-черном американском самолете-разведчике. Геополитические аспекты его деятельности были, на мой взгляд, весьма сомнительны. Но если рассматривать ее как обычную работу, то даже странно, до чего увлекательной она казалась. На высоте двадцать пять тысяч метров мир под вами уходит дугой вниз, а небо над головой напоминает невысохшие черные чернила. На вас надет скафандр, вы заключены в кабину размером с ванну и управляете самолетом, который впервые поднялся в воздух в год смерти Джеймса Дина. Вы не можете прикоснуться к миру под вами, только регистрировать, что в нем происходит. У вас нет оружия, единственная ваша защита – высота. Но когда я беседовала с этим человеком, больше всего меня поразили не истории о его приключениях, рассказанные с невозмутимым видом, не «случаи» с русскими «МиГами» и тому подобным, а его попытки бороться со скукой. Полеты в одиночку по девять – двенадцать часов.
– Вам не было жутко? – спросила я.
– Там, наверху, порой бывало довольно одиноко, – ответил он.
Но в тоне, которым он это произнес, мне почудилось желание вновь испытать те же ощущения. Потом он сказал кое-что еще:
– Иногда я читал, – неожиданно признался он, и с этими словами его лицо изменилось, изменился и голос: по-йегерски [7] невозмутимая медлительность речи исчезла, а вместо нее появилась чуть застенчивая детская восторженность. – Книгу Т. Х. Уайта «Король былого и грядущего». Вы слышали об этом писателе? Он англичанин. Книга просто замечательная. Я брал ее с собой. И читал по дороге туда и обратно.
7
Йегер, Чарлз Элвуд (р.1923) – знаменитый летчик, первым преодолевший на самолете звуковой барьер.
– Вот это да! – воскликнула я. – Я этого писателя знаю.
Эта история и тогда и сейчас кажется мне совершенно удивительной. Жил-был человек, который летал в скафандре на самолете-разведчике и почитывал «Короля былого и грядущего», грандиозную эпопею – комическое, трагическое, романтическое переложение легенды о короле Артуре, которое повествует о войне, агрессии, силе, праве и ставит вопрос о том, что такое нация и какой она должна быть.
Уайт не относится к числу модных писателей. Когда я изучала в университете английский язык и литературу, его имя не упоминалось вовсе. Но в свое время Уайт был по-настоящему популярен. В 1938 году он выпустил книгу для детей о юных годах короля Артура под названием «Меч в камне» и сразу же прославился и разбогател. Права на экранизацию быстренько приобрел Дисней, превративший роман в мультфильм. Уайт продолжил повествование об Артуре и издал «Короля былого и грядущего», книгу, которая, в свою очередь, вдохновила создателей мюзикла и фильма «Камелот». Изложение Уайтом артуровских легенд имело огромное влияние в мире: когда Белый дом времен Кеннеди называют Камелотом, это отсылка к работам Уайта – после убийства мужа Жаклин Кеннеди процитировала строки из мюзикла. Когда вы представляете себе волшебника Мерлина в расшитой звездами высокой островерхой шляпе, вы тоже следуете за Уайтом. А я, думая о пилоте «У2», читающем там, наверху, роман о короле Артуре, роман, который удивительным образом вплелся в сказку о политической жизни Америки, не могу не вспомнить строчку из стихов Марианны Мур: «Средство от одиночества – уединение». Уединение пилота в шпионском самолете, когда он видит все, но не касается ничего, и только читает «Короля былого и грядущего», поднявшись на пятнадцать тысяч метров над облаками, – от этой картины мне делается грустно, потому что от нее разит одиночеством, потому что это связано с некоторыми обстоятельствами моей жизни и еще потому что Т. Х. Уайт был одним из самых одиноких людей на свете.
«Ястреб-тетеревятник» – книга молодого человека. Она была написана до других, более известных книг Уайта, до того, как он стал знаменитым. Она «рассказывает о второсортном философе, – с грустью объяснял он, – который жил один в лесу, устав от общества себе подобных, и о его попытках дрессировать того, кто не относится к роду человеческому, – птицу». Когда я прочла это вновь, через много лет после того первого детского знакомства, то почувствовала в этих словах нечто большее, чем просто неумение обращаться с тетеревятниками. Я поняла, почему некоторые сочли книгу шедевром. Дело в том, что Уайт превратил дрессировку ястреба в метафизическую схватку. Подобно роману «Моби Дик» или повести «Старик и море», «Ястреб-тетеревятник» представлял собой литературную встречу животного и человека, восходящую к пуританской традиции духовного состязания: спасение как ставка, которую нужно выиграть в состязании с Богом. Став старше и мудрее, я решила, что признание Уайта в собственном неумении было жестом скорее смелым, чем глупым. Но все равно я на него сердилась. Во-первых, потому что ястреб ужасно страдал от его дрессировки. И во-вторых, потому что изображение этого занятия как напряженного поединка между человеком и птицей в значительной степени повлияло на наше восприятие ястребов-тетеревятников и охоты с ловчими птицами вообще. Честно говоря, мне было отвратительно, что он сделал. Дрессировка птиц никогда не представлялась мне войной, а ястребы никогда не казались чудовищами. Та маленькая девочка, лежавшая на кровати, все еще злилась.