Шрифт:
Родилась Кэтрин Винсент в Буффало, в семье священника, а в Нью-Йорке, в двухкомнатной квартире, началась ее самостоятельная жизнь; эта перемена, можно сказать, и стала ее трагедией. Когда дьявол науськал Уильяма Винсента жениться, он не намекнул, что у жены могут возникнуть какие-то там сын или дочь, а уж тем более, что родится такая дочь, как Кэтрин (названная, правда, в честь матери Уильяма) — тщедушная, напуганная, да еще пронзительно закричит, распахнув голубые глаза.
Отец предпочел бы сына, раз уж должен был родиться ребенок, но об этом Кэтрин узнала лишь к двадцати трем годам. Она тогда все еще оставалась худенькой и так же напуганно глядела своими голубыми глазами, помимо того у нее появился скромный талант к рисованию. В конце концов она уехала в Нью-Йорк, одна, и, когда
Уильям Винсент, невысокого роста грузный человек, носил пышные усы, считая, что при них он более похож на хозяина дома. Незадолго до женитьбы он принял сан, чувствуя в душе, что, только сделавшись священником, он без труда уверится в своей власти над людьми, оставаясь справедливым и добродетельным. Мнение жены его мало заботило (она была единственной дочерью бакалейщика, без цента за душой), зато он боялся, что скажет соседка, проворный молодой служащий в банке и посыльный мальчишка из мясной лавки, который корчил рожи, предъявляя неоплаченные счета, и задавал наглые вопросы, зная, что не получит пинка. Дочь Уильям Винсент считал лишним ртом, ненужной тратой денег и противлением Воле Божьей, а жену — милым существом, которому предначертано сидеть дома; и близость чувствовал только к Богу — в толстых библиях и напыщенных речениях, в ветхой церквушке и незамысловатых псалмах. Кэтрин рано привыкла выслушивать, как отец, стоя за узкой кафедрой, или дома за скучнейшим обедом вопрошает ее:
— Ты находишь себя удовлетворительной пред очами Господа и своего отца?
С того самого момента, как тронулся поезд, Кэтрин перестала думать о родителях и мысленно возвращалась к ним только в еженедельных письмах: "Жива-здорова, насморк наконец-то прошел. На работе все хорошо, сказали, ничего, что меня три дня не было. Теперь, правда, вряд ли сумею отпроситься еще на несколько дней, так что приеду не скоро". Голос отца за кафедрой, короткий, застенчивый смешок матери — все это она решительно выбросила из головы и не вспоминала до двадцати трех лет, до маминой смерти.
Последние минуты жизни мать провела с врачом, а Кэтрин ждала в коридоре многоквартирного дома-отеля. [1]
— Так ничего и не сказала, — сообщил врач. — Она умерла очень тихо, мисс Винсент.
— Хорошо, — ответила Кэтрин.
Дождалась весны и умерла, а в следующем году Кэтрин могла бы купить себе меховое пальто.
— Что мне нужно делать? — спросила она, неопределенно взмахнув рукой. — С похоронами и всем прочим?
С минуту врач смотрел на нее. Потом сказал:
1
В США многие отели сдаются как дома.
— Я помогу все устроить.
Кэтрин разговаривала с незнакомыми людьми, которые ласковыми голосами подбадривали ее, мол, она молодчина, или трепали ее по руке, говоря, что мама стала гораздо счастливее.
— Она теперь с вашим дорогим отцом, — сказала горничная дома-отеля. — Теперь они снова вместе.
После похорон, когда мать исчезла, Кэтрин переставила мебель в квартире, как было до приезда матери. Убрала лишнюю кровать и придвинула к окну маленький столик. Потратила пять долларов на новый чехол для кресла и отдала в стирку занавески. Единственной вещью, оставшейся после смерти матери, был старый чемодан, набитый воспоминаниями и надеждами. Небольшие сбережения от продажи мебели в Буффало пошли на похороны, а врачу и за лекарства Кэтрин заплатила из жалованья и денег, отложенных на пальто. Она попросила управляющего отнести чемодан матери в подвальный склад, а накануне вечером, открыв его, увидела, что все вещи посыпаны нафталином, взяла то, что могло пригодиться и наконец принялась с почтением думать о родителях.
Сначала воспоминания о родителях мешались с другими воспоминаниями: тощий учитель выхватывает у нее из рук карандашный рисунок и рычит:
— Надо
Мальчик по имени Фредди, на которого она случайно натыкается, торопливо стирает с забора написанные мелом слова и, когда он убегает, она с холодным сочувствием читает то, что он так лихорадочно стирал: Кэтрин любит Фредди. Потом отец:
— Скажи, Кэтрин, дети у вас в школе говорят о всяких непристойностях?
Одна-две вечеринки и сшитое мамой цветастое шифоновое платье. Отец, посылающий ее к соседям — забрать пятицентовик, который она одолжила школьной подруге. И мать:
— Едва ли, моя дорогая, папа одобрит дружбу с этой маленькой девочкой. Джейн. Если бы мне нужно было с ней поговорить, я бы очень тактично…
И она сама, однажды возвращается домой известной художницей, с букетом гардений, с секретарем, сходит с поезда, а на платформе уже толпятся жаждущие автографа. Среди них Фредди, он пробирается вперед, а она, глядя немного в сторону:
— Боюсь, вы ошиблись. Я никогда не любила человека по имени Фредди.
Самая длинная в классе, худющая, она говорит другим не имеющим успеха девчонкам на перемене:
— Мне папа не разрешает гулять с мальчишками. Вы-то знаете, что они вытворяют!
И, наконец, оставшись после уроков с красивой молодой учительницей:
— Вам нравится Мэри Робертс Райнхарт, мисс Хенвуд? По-моему, она потрясающая писательница.
Девчонки в школе называли ее "Кэтти", учителя и родители — "Кэтрин", девушки в конторе — "Кейти" или "Китти", а Эрон звал ее "Cara". [2] "Загадочная Cara" — так начиналась его единственная к ней записка. Кэтрин держала ее в руках, сидя ночью у открытого окна в Буффало, глядя на звезды, когда на первом этаже расхаживал вечно подозревающий неладное отец; и в Нью-Йорке, когда умерла мама.
2
Cara — милая (итал.).
"Кэтти оборванка, глупая болванка". Кэтрин не забыла, как дразнилку выкрикивали на школьном дворе и передавали в записочках по партам, не забыла и теперь, откинувшись на мягкую спинку кресла и положив ноги на мертвый мамин чемодан, она прокручивала ее в голове, глядя вниз на поток машин под окном и зная, что завтра ее ждет работа и неоплаченный счет. "Кэтти оборванка, глупая болванка". Кэтрин улыбнулась, как бы утешая себя. После восьмого класса праздновалось окончание учебы, одна из немногих вечеринок в жизни Кэтрин; затеяли игру с поцелуями, Кэтрин держалась в стороне, и вдруг ей выпало поцеловать мальчика (интересно, кто это был? Опять Фредди?). Пока она стояла в нерешительности, мальчик попятился:
— Вы что, ребята!
Тут же кто-то завопил:
— Да ей папа не разрешает целоваться!
И Кэтрин, пытаясь защитить отца, принялась возражать, только потом поняв: было бы гораздо ужаснее признать, что мальчик сам не захотел целоваться. А в школе на перемене она говорила другим не имеющим успеха девочкам:
— Мне папа не разрешает ходить в компании, где играют в такие игры.
Или:
— Если бы папа застал меня за тем, что делают другие девчонки…
Она поступила в коммерческую школу, так как отцу нужно было помочь с бесчисленными бумажками и книгами проповедей, которые он когда-нибудь напишет, и секретарь был для него символом преуспевания. В коммерческой школе она не была белой вороной; хорошенькие девушки разошлись по колледжам, и с Кэтрин учились девушки унылые и тощие, как она, либо жизнерадостные толстушки, которые по уши влюблялись в преподавателей-мужчин. Юноши в школе были, по большей части, серьезные и трудолюбивые и останавливались в коридоре единственно, чтобы спросить Кэтрин, записала ли она домашнее задание и трудная ли предстоит контрольная по машинописи. Эрон появился в школе посреди семестра, он неожиданно вошел на занятие по машинописи; в желтом свитере, маленький, изящный, он стоял и улыбался, и класс молча смотрел на него из-за печатных машинок.