Я. Истории из моей жизни
Шрифт:
В прежней столовой убрали крышу, и она стала выше почти на три метра. Там было темновато, и потому казалось, что потолка вообще нет. Освещалась она только свечами. Почти потемки. Все мы там восхитительно смотрелись. Фарфор, серебро, стекло (то есть хрусталь) — сплошной блеск, изыск, восторг. Сам Джордж подбирал эти вещи, когда только ему предоставлялась возможность, а подчас и не имея оной. Он обожал все свои ценности: они были воплощением его мечты. Детской мечты — той самой, что сбывается только раз. Она сбылась: принц — принцесса. Я — верхом на безумно красивом белом жеребце.
Цветы в центре стола всегда были несколько высоки. Я пробиралась в комнату
В тот день исполнилось семьдесят лет Этель Бэрримор. Мы все расчувствовались и плакали от радости и просто так — от всего-всего. Вечер был романтический. И все сияло. И эта атмосфера, когда ты вместе с Селзником, Брайсом, Джуди, Спенсом, Пеком, Уолполом, Моэмом.
Когда я впервые пришла к Джорджу, на десерт подали творожный пирог. Пирог, на мой вкус, был отвратительный, но, разумеется, я съела свою долю. Глотать — глотать — не дышать — глотать. «О, Кейт, тебе понравилось! Замечательно! Пожалуйста, Миртл, подайте мисс Хепберн еще кусочек!» — «О, нет-нет!» Настояли, и я съела. А потом так продолжалось несколько лет. Да, многие годы, когда бы я ни приходила на обед: «Сегодня на десерт твое любимое блюдо». Наконец я сказала правду.
Теперь коттеджа нет! Как содержать все это в порядке: большая кладовая, большая кухня, плита в восемь конфорок, два холодильника, прачечная, черная лестница, ведущая наверх в три роскошные жилые комнаты и ванную комнату прислуги. Одну из спален переделали под кабинет. Другую — под библиотеку. Именно там проходили наши посиделки, когда мы были совсем молодыми. Джордж устроил в ней камин. У него было большое собрание книг. На столе — фотография Джона и Жаклин Кеннеди, с автографом, а также Моэма, Спенсера. И маленькая статуэтка — я в роли Клеопатры. О да, я там бывала. Появлялась от случая к случаю, но это было хорошо. Была членом семьи.
Но вот начались большие переделки. Дом расширяется. Что-то сооружается. Разбирают южную стену библиотеки. Делают маленький коридор. И вот мы входим в новую парадную дверь. Бросаем пальто или шляпу на круглую грибообразную кушетку в викторианском стиле, или вешаем пальто в гардероб, или пьем что-то — напротив есть совсем маленький бар.
Но если вы хотите пережить настоящее потрясение, поверните направо (на юг) и тогда окажетесь в знаменитой Овальной комнате. Обитые кожей стены, высокий потолок, отраженное освещение, разделяющее стену и потолок. Да, это Брак. Да, это Матисс. Другие — примерно пять больших полотен — картины Брака над камином, внутри же камина не огонь, а громадная глыба кристаллического кварца: подарок Джорджа Хойнингена-Хюне.
В противоположном конце — диван, встроенный в полукруглый застекленный эркер. Своеобразный огромный диван, весь в подушках, очень глубокий. Перед ним, в качестве стола, — верхняя часть коринфской колонны, на ней мраморная плита — для напитков. Вокруг коринфской колонны
Помню, как однажды я очутилась на диване между Стравинским и Граучо Марксом. Я хотела поговорить со Стравинским об австралийских лирохвостах. Слышал ли он их пение?
— Замолчи, Граучо. — Ну да, он пытался слушать их… Да, был в Мельбурне, ездил в Шербрукский лес и слушал. Но…
— Замолчи, Граучо. — Он ничего не слышал. В нем самом жила, звучала музыка, которую нельзя было смешивать с внешними звуками. В нем рождалась симфония. Птицы молчали. Для меня они пели и пели. Какая утрата! Бедный Граучо, ему хотелось побеседовать, а мне хотелось слушать Стравинского, который хотел слышать птичек, а им как раз не пелось. Жизнь, жизнь!
Но продолжим обход, по-прежнему двигаясь в южном направлении. Дверь прямо — в маленький коридор, ведущий в личные комнаты Джорджа. Гостиная, балкон, спальни, белая, облицованная мрамором ванная комната, а на стенах бесконечным рядом Гарбо, Ингрид, Вивьен, Глэдис Купер, Бабушка, Дедушка, Мама, Папа (они были прекрасные люди, я хорошо их знала), Джордж в младенчестве, в отрочестве, портрет Наташи Палей работы Битона, один мой. Все это очень мило и по-домашнему.
Слева от маленького коридора ведущая вниз лестница, испещренная надписями, рисунками. Есть здесь и один мойрисунок — «Стул». Спускаемся по лестнице в комнату для гостей: большая кровать, большой сервант, много света, красивые суповые чашки, вазочки с конфетами, корзинки с фруктами, книжные новинки, журналы, красивые листы, одеяла, стеганые одеяла, подушки мягких тонов, круглый столик для завтрака. Всякий раз, когда я приезжала, я жила в этой комнате. Джордж обычно спускался к завтраку в шесть тридцать.
Да, все это было забавно, шикарно, красиво, мило и восхитительно. Это был дворец: желтовато-коричневая кожа, полированное дерево, высокие потолки, серебро, золото и сами знаете что еще. И возникала беседа. Мы хохотали и наслаждались жизнью.
Благодарю тебя, Джордж Кьюкор, дорогой друг, это было замечательно. Как мы скучаем по тебе. По твоему ясному уму. Незатуманенному алкоголем, таблетками. Твоя энергия была направлена на то, чтобы воплотить в жизнь твои чаяния.
Написала о доме Джорджа Кьюкора. Теперь вот думаю, нужно ли что-нибудь написать о Джордже как о режиссере. Я составила примерный список: «Билль о разводе», «Маленькие женщины», «Сильвия Скарлетт», «Праздник», «Филадельфийская история», «Хранитель огня», «Ребро Адама», «Пэт и Майк», «Зеленая кукуруза», «Любовь среди руин»…
Таковы вехи его замечательной карьеры, и все-таки его редко ставят в один ряд с так называемыми великими режиссерами: с Джоном Хьюстоном, Джорджем Стивенсом, Джоном Фордом, Вилли Уайлером, Билли Уайлдером, Хичкоком.
Кажется, я наконец-то догадалась — почему. Он был прежде всего актерским режиссером. Его творческие устремления были направлены главным образом на то, чтобы помочь по-настоящему открыться актеру, помочь ему блеснуть. Снимаемую историю он видел глазами главных персонажей.