Я. Не. Жертва
Шрифт:
— Ты реагируешь, — удовлетворенно прошептал он, — ты чувствуешь…
Палец скользнул под ткань, и я снова дернулась. Подлое тело подводило меня, а мужчина и не думал останавливаться.
— Пожалуйста, — прошептала я, — пожалуйста, остановитесь… я не готова.
— Хорошо, — он посмотрел мне прямо в глаза. — хорошо. Только… — внезапно он опустился между моих ног и задел меня языком. У меня перехватило дыхание, а он снова лизнул меня, сначала через ткань, а после чуть отодвинув белье.
— Горячая моя, — прошептал он.
Стук в двери прервал его. Он встал как ни в чем не бывало.
— Застегнись и поправь платье, —
Я едва успела привести себя в порядок, а в кабинет вошел очкарик с моими телефоном и планшетом.
— Александр Юрьевич, все сделал, — отрапортовал он, скользнув по мне равнодушным, но цепким взглядом.
— Хорошо, Миша. Подгони машину к выходу, наша гостья выйдет через пять минут. Увезешь ее домой. И смотри, чтобы с ее головы волос не упал.
Очкарик молча кивнул и вышел.
Белов подошел ко мне и резко поднял на ноги, поцеловал в губы.
— Я тебя подожду, куколка. И обещаю, тебе будет хорошо со мной. А теперь уходи, или я не смогу сдержаться.
Я не заставила просить дважды, подхватила сумку и вылетела из кабинета. Замешкавших у выхода из приемной я увидела, что секретарь, покачивая бедрами, направилась прямиком в кабинет.
12
Напряжение меня отпустило только дома, после трех часов под горячим душем. Мне было противно, мерзко и отвратительно, но в большей степени из-за того, что мое тело меня предало. Если бы не слова Зои Федоровны, которая знала, о чем говорила, не уверенна, что смогла бы простить себя. Казалось диким, нелепым то, что не смотря на все мое отвращение и ненависть, инстинкты взяли свое. Тело казалось грязным, испачканным, и я снова и снова оттирала его гелем и мочалкой.
Когда я вышла из ванной был уже поздний вечер. На телефоне светилось три сообщения, все от Белова и пропущенный вызов. Позвонив ему я выслушала пару ласковых за то, что не ответила сразу, оправдавшись лишь тем, что была с мамой. И услышала новый ультиматум — брать трубку всегда. С этого дня телефон должен был быть постоянно при мне.
И все же…. Мне не верилось, но время я выиграла. Не смотря на поздний час поднялась в квартиру Ларисы — она не ложилась спать — ждала меня.
— У меня получилось, — уткнулась я лбом в ее плечо, — получилось…. Позвони…. Позвони Гене… Геннадию Ивановичу, скажи, что я в порядке.
— Позвоню, солнышко, обязательно позвоню. Как мама?
— Плохо. Сегодня ничего почти не ела….
— Начинай собирать вещи. Так Гена сказал. Потихоньку перенесем ко мне, а потом уже все отправим вам, когда вы уедете.
— Как он? — вырвалось у меня прежде чем я успела подумать.
— Психует, — довольно улыбнулась Лариса, — рвет и мечет. С трудом его удерживаем от глупостей. Занимается документами, поднимает все свои связи в Канаде, чтоб все урегулировать быстро.
— Хорошо, — выдохнула я, закрывая глаза, — все хорошо….
13
Белов окружил меня со всех сторон. Теперь в университет и из университета меня встречали и провожали уже знакомые парни из синей тойоты — они перестали таиться и в открытую сопровождали меня даже в магазин, став моими личными водителем и грузчиком. Как и предсказывала Зоя Федоровна Белов забрал на досмотр и мой нетбук, запретил работать и зарабатывать, сообщив, что теперь
Возразить я не могла, молча выполняя все его прихоти. К моему огромному облегчению виделись мы не каждый день, а когда виделись он не очень сильно распускал свои руки. Ему нравилось дразнить меня, нравилось заставлять мое тело откликаться на его ласки, а потом останавливаться на половине пути, заставляя меня ощущать свою беспомощность и уязвимость.
Еще одним, пожалуй самым сложным моментом нашего плана, оказалось получить справку об отсутствии судимости, которая требовалась для получения визы. Тут на помощь пришел Мохов, выкатив официальное письмо, что для допуска к экзаменам из-за поступившего ранее сигнала от полиции мне нужно принести документы, подтверждающие отсутствие проблем с законом. Это письмо я и показала Белову, жалуясь на созданные им же проблемы. Смеясь тот выдал мне справку в течение 15 минут. Но в тот вечер терзал меня особенно сильно, заставляя кусать губы от накатывающих волн удовольствия и желания, почти доведя меня до точки невозврата.
Если бы не университет, где его контроль немного ослабевал, я бы точно сошла с ума от такого тотального, удушающего внимания.
Мама ушла тихо, во сне. Не было ни боли, ни агонии, а просто сон — мирный и спокойный, сразу после того, как я защитила свой диплом бакалавра. Она словно ждала окончания моей учебы, словно чувствовала, что нужно выиграть для меня время. Боль от ее потери едва не убила меня окончательно. Я осталась совсем одна на земле и никто не в состоянии был убрать мою боль и одиночество. На краткие мгновения у меня полностью опустились руки, стало все равно, что со мной станет. Может зря я вообще затеяла это бегство, может быть остаться с этим человеком моя судьба? Может быть….
Я сидела на холодном полу в маминой комнате, зажимая голову руками в полном одиночестве, не зажигая света. Последние три дня прошли как во сне — я их почти не помнила. Похороны прошли быстро, без проблем — еще бы, Белов прислал целую команду помощников, которые, собственно, все и организовали. К счастью, даже он понимал, что на время меня стоит оставить в покое.
Остались мамины вещи, которые она еще раньше просила отдать Ларисе. Медленно, очень медленно я поднялась и заставила себя заняться повседневными делами. Каждая вещь еще пахла мамой, сохраняла ее тепло. Боль была почти физической, но плакать я не могла.
— Лара, — здесь мамины вещи, — я отдала подруге большие коробки.
— А твои где? — прищурилась она.
— Лара…. Может…
— Не вздумай, девочка, просто не вздумай! — она с силой тряхнула меня за плечи. — Знаю, ты устала, но только попробуй сейчас опустить руки! Пошли, я помогу со сборами.
— Нельзя, — прошептала я, — я сама. Я сама.
Три раза в тот день я поднималась к Ларисе, отдавая ей свои материалы, инструменты и книги — самые ценные для меня вещи. Мы не знали, что сделает Белов, когда обнаружит мое отсутствие в городе, будет ли вскрывать квартиру, но рисковать не желали, поэтому все ценное я относила к Ларисе. После смерти мамы это не выглядело странным — для всех я просто раздавала ее вещи.