Яблоко по имени Марина
Шрифт:
— Вот всегда так, — Александр Васильевич блеснул стеклами очков. — Начнешь задумываться над простым и ясным — получится сплошная непонятность.
— Философ! — воскликнула Лена. — А ну, прекратить подобные разговорчики! Про умное потом поговорите, без нас. Ты бы еще про Петра и Февронию завел сейчас разговор…
— А что? — оживился Александр Васильевич. — Молодой человек наверняка не знает о них ничего. Не знаете ведь, Павел?
— Нет, — я смущенно кивнул. — Не приходилось слышать…
— Ага! — Александр Васильевич торжествующе поднял указательный
— Господи, — Лена преувеличенно нарочито вздохнула. — Русофил ты наш доморощенный!
— Феврония — образец преданности и верности, — не обращая внимания на сестру, продолжал Александр Васильевич. — Если бы древнерусскую повесть о Петре и Февронии включили в обязательную школьную программу, то, глядишь, среди нынешних девиц поменьше бы встречалось распутниц…
— Саша, — остановила его Лариса, — ну что ты такое говоришь? Литература — не учебник жизни. Можно досконально знать извращения, описанные маркизом де Садом, оставаясь глубоко нравственным человеком…
— Знаю! — Александр Васильевич досадливо поморщился. — Ты, матушка, уводишь меня совсем в другую степь. Давай не будем углубляться в психологию восприятия текста. Я всего лишь хотел сказать, что положительные образы, созданные великой древнерусской литературой, воспитывают в читателе самые лучшие качества.
— Ну, начал лекцию читать! — воскликнула Лена. — Саша, уймись! Студентов целыми днями мучаешь семинарами-коллоквиумами, возвращаешься домой — за нас принимаешься. Что ты носишься со своей Февронией? Забыл, какой хитрюгой она оказалась? Чтобы привязать к себе Петра, она поступила нечестно.
— Кощунствуешь! — Александр Васильевич от возмущения даже привстал. — Она образец чистоты и целомудрия.
— Ага, — насмешливо кивнула Лена, — эталоном добродетели она стала потом. Вспомни: Петр приехал к ней, прослышав, что она исцеляет самые сложные болезни. У него же все тело покрылось какими-то язвами. Петр сказал, что если девица вылечит его, то он на ней женится. А женихом он считался завидным — князь, богат и знаменит, какая же девка от такого откажется?
— Ну…, — Александр Васильевич хотел одернуть сестру, но та, не обращая внимания на его возмущенное мычание, продолжала: — Феврония, не спорю, исцелила его, но оставила небольшой участок кожи недолеченным. Чтоб, стало быть, князек-то не забывался: не захочет сам к Февронии вернуться — снова весь струпьями покроется и воленс-неволенс приползет к девице за помощью…
— «Для Бога все вещи чисты, хороши и правильны, — говорил Гераклит, — но люди относят некоторые из них к правильным, другие — к неправильным», и в том ключ к пониманию образа Февронии, — покачал головой Александр Васильевич. — Он выходит далеко за рамки шкалы стандартных человеческих ценностей. Мифология никогда не имеет в качестве своего главного героя просто добродетельного человека…
— Ты что, декламируешь отрывок из своей гениальной диссертации? — усмехнулась Лена. — Мифология —
— В ответ на твои издевки только и могу сказать: моя сестра — дура, — отчеканил Александр Васильевич и устало закрыл глаза.
— А мой брат — зануда! — парировала сестрица.
Очевидно, подобные споры-разговоры у них случались регулярно, поскольку оба огрызались довольно вяло, да и Лариса отнеслась к их перепалке без особого интереса, равнодушно листая какой-то толстый журнал. На кухне засвистел закипевший чайник, и Лена убежала заваривать чай.
Александр Васильевич и Лариса молчали. Я чувствовал себя неуверенно и, чтобы скрыть смущение, взял с журнального столика тоненькую брошюрку и раскрыл ее наугад:
«Героям повести удалось подняться над своими собственными и локальными историческими ограничениями. Они умирают, но, будучи людьми вечности, возрождаются в христианском символе жизни после смерти, в идее небесной любви. Они умерли в один день, но их положили в разные гробы. Преодолевая физическую смерть, их тела чудесным образом воссоединяются в одном гробу. Люди это видят и думают, что кто-то таким образом кощунствует над Петром и Февронией. Их рассоединяют, кладут в разные гробы, но наутро снова находят вместе…».
— Ага! Читаешь выдающуюся работу братца? — хмыкнула Лена, вернувшаяся с чайником. — Ну и как? Проникся поэтикой подлинных духовных страстей?
Александр Васильевич изобразил на лице страдание и воздел руки над головой:
— Лена, умоляю: не надо, не трогай святое! Это смысл моей жизни…
— Да ладно, брат, — вздохнула Лена. — Шучу я. А вообще, тебе давно пора научиться делать морду тяпкой. Сделал морду тяпкой — и вперед! Нахрапом бы взял всех своих докторов с академиками и давно защитил бы диссертацию.
— Вся проблема в том, сестра, что у интеллигентного человека не морда, а лицо, — с достоинством подбоченился Александр Васильевич. — И что такое тяпка, он не знает.
— Е-мое! — всплеснула руками Лена. — Пастернак, выходит, не интеллигент? Копался в своем огороде, картошку тяпкой полол и окучивал — выращивал ее, чтоб с голодухи не сдохнуть: его стихи никто не печатал, «Доктор Живаго» приносил прибыль издателям на Западе, а Борис Леонидович хрен без соли доедал. Но что такое тяпка — знал!
— Сестрица, ты все же дура, — устало улыбнулся Александр Васильевич.
— А ты — умный, — отрезала Лена, — только данного факта никто не знает. И не узнает, потому что ты — мямля. Твои однокурсники уже давно кандидатские защитили, а ты все топчешься на месте, стесняешься чего-то, и ведь не дурак, статьи интересные пишешь, но кому они нужны, кроме десятка таких же сумасшедших, как ты?
— Лена, сейчас же прекрати! — подала голос Лариса. — Постеснялась бы постороннего человека.
— А он мне не посторонний, — мгновенно откликнулась Лена и, высунув язык, дурашливо подразнилась. — Бе-бе-бе! Он, может, моим постоянным любовником станет. И наплевать на выдуманные добродетели!