Ячейка 21
Шрифт:
– Я не могу вернуться туда. Не теперь. Врач там. Да и легавые небось уже на месте.
Слободан молча ждал, когда вентилятор разгонит излишки влаги. Так. Теперь эта сволочь Ланг попрыгает. Если и была власть, которую они делили на двоих, получалось так, что с каждым разом Слободану ее доставалось немного больше, а Йохуму – настолько же меньше.
Когда эти чертовы окна наконец обрели прозрачность, он повернулся к Лангу:
– Я займусь этим.
Йохум ненавидел быть кому-то обязанным. Но сделанного не воротишь.
– Лиса Орстрём. Тридцать – тридцать пять лет. Рост метр семьдесят
Он разговаривал с ней. Он помнил звук ее голоса.
– Северный выговор. Голос звонкий. Немного шепелявит.
Йохум Ланг сел поудобней, вытянул ноги и выключил вентилятор.
В зеркало заднего вида он увидел, как Слободан исчез за автоматическими дверями больницы.
Она пела. Как обычно, когда волновалась:
Лидия Граяускас.Лидия Граяускас.Лидия Граяускас.Она пела тихо-тихо, почти шептала, чтобы на нее не обратили внимания.
Она не знала, когда охранник, которого она ударила по голове, придет в себя. Она, конечно, крепко двинула ему по затылку, но ведь он здоровяк, так что он, вполне возможно, уже очнулся и поднял тревогу.
Лидия шла по ярко освещенному коридору Южной больницы, но все не могла забыть, как она стояла, направив на охранника пистолет, как она прижала дуло к его виску, когда увидела, что он колеблется. Такое впечатление, что она опять оказалась там, в своем детстве. Ей снова девять, папа поодаль стоит на коленях, его бьют по голове и кричат – чтоб он сдох, подлый торговец оружием.
Она остановилась и открыла свой блокнот.
Она выучила наизусть брошюру о больнице, там были и планы этажей. Ее Лидия выпросила у своей говорившей по-русски медсестры. Теперь она справлялась по этой брошюре. Вернее, по перерисованным дрожащей рукой схемам, которые она сама снабдила комментариями на литовском, пока лежала в палате с приставленным охранником.
Точно. Там был коридор, ведущий в морг.
Лидия прибавила шагу, пакет с логотипом IСА она несла в правой, здоровой руке. Она шла так быстро, как только могла, превозмогая боль, задыхаясь, шарахаясь от каждого звука и каждый раз припадая на ту ногу, которая не болела. Потом она пошла тише, опасаясь, что ее шаги могут услышать.
Она точно знала, что ей нужно делать.
Никакой на свете Дима Шмаровоз больше не сможет ей указывать. Не сможет заставить ее раздеться догола и отдать свое тело в распоряжение чужих людей, которые за это заплатили.
Те, кто попадался ей навстречу, казались ей подозрительными. Она ощущала на себе их взгляды и думала, что все они прекрасно знают, кто она и куда идет. Так она и дрожала от страха, пока наконец не осознала, что на самом деле выглядит точно так же, как и любой другой пациент этой больницы, в таком же халате бредущий по тем же коридорам.
Вот именно поэтому она оказалась не вполне готова.
Она ослабела. А ей нельзя было слабеть.
Когда она увидела его, было уже поздно.
Сначала
Он – один из тех, кто приходил к ней. Один из тех, кто бил ее. Сейчас он в белом халате шел ей навстречу, и они должны столкнуться нос к носу буквально через несколько секунд: коридор прямой, без единой двери, так что свернуть некуда.
Она замедлила шаг, стараясь смотреть в пол, а здоровой рукой нащупала пистолет в кармане больничного халата.
Она почти дотронулась до него, когда он проходил мимо.
Он пах точно так же, как и когда наваливался на нее всем телом и делал ей больно.
Мгновение, не больше, – и он прошел дальше.
Он ее даже не увидел. Женщина, с которой он спал за деньги каждые две недели весь последний год, была всегда одета в черное платье, белье, которое он сам ей купил, волосы распущены, а губы накрашены ярко-красной помадой. Женщину же, которая только что прошла мимо него, он никогда раньше не видел. У нее разбито лицо, одна рука в гипсе, а на ногах – белые тапки с названием больницы. Он не видел ее раньше – он не увидел ее и теперь.
Она была поражена. То, что она чувствовала, не было ни страхом, ни тем более паникой – это была крайняя степень изумления, которая немедленно перешла в ярость. Подумать только! Он прошел мимо нее!
Последний отрезок больничного коридора.
Лидия остановилась перед дверью, которую через секунду ей надо было открыть.
Никогда раньше она не бывала в морге. Она представляла себе, как там должно быть, но понимала, что это картинка из американских фильмов, которые она видела еще до того, как уехала из Литвы. Что ж, больше у нее ничего не было. Из схемы в своем блокноте она знала, какой морг большой и как много в нем помещений. Теперь ей предстояло туда войти. Ей надо успокоиться, чтобы хладнокровно войти туда, к живым и мертвым.
Она надеялась, что внутри кто-то будет. Хотя бы больше двух человек.
Она открыла дверь. Та поддавалась тяжело, как будто мешал сквозняк, хотя там не было никаких окон. Она услышала голоса. Глухие – видимо, из соседней комнаты. Она стояла тихо: там был кто-то живой. Теперь все зависело только от нее: у нее пистолет и взрывчатка, которые Алене каким-то образом удалось пронести и передать ей. Да и сама она не подкачала – умудрилась отделаться от охранника, сбежать из палаты и добраться до морга. А теперь – ее выход: там, за дверью, слышались голоса. Там были люди.
Лидия глубоко вдохнула.
Она должна сделать то, что задумала.
Она должна, чтобы то никогда не повторилось.
Говорящих было по крайней мере трое. Она не понимала, что они говорят. Отдельные слова она разбирала, а уж что получалось вместе… Как же она ругала себя за то, что так и не выучила шведский! Она отлепила один конец медицинского пластыря, которым прикрутила пистолет к своему телу, взяла оружие здоровой рукой. Медленно пошла по коридору, напоминавшему длинный коридор в их последней квартире. Она шла на звук голосов.