Ячейка 402
Шрифт:
– Откуда у тебя?
– От Володи, откуда же ещё. Им дают, они ж работники ценные.
– А где он устроен?
– Смеяться будешь. В библиотеке.
Вечером, по пути в спальню, Анна обратила внимание на молоденькую серьёзную медсестру в белом халате. Та спешила, в руках – пластмассовая коробка с пробирками, в пробирках – кровь разных оттенков. И как только Анна обратила на неё внимание, медсестричка споткнулась и полетела вниз. Но самое худшее – пробирки посыпались, некоторые разбились, кровь брызнула во все стороны и перемешалась. Анна с грустью посмотрела на белый халат в крови. У медсестры веки и нос покраснели, глаза мгновенно намокли, дрогнули губы. Анна
В спальне с противоположной стойки ворчала бабка Порфира, Поря, как сама себя называла: «Мне бы твои годы, сидела бы я в ячейке безвылазно! Щас!» Ей можно кивнуть, а ответить уже из своего 402, бросить не обременённые смыслом слова через пустое пространство. И Порфира, Поря, как она называет сама себя, непременно что-нибудь ответит своим мужским баском. В смежной ячейке слева две тётечки суматошно собирались в душ. Пришлось пропустить их сначала, иначе не разминулись бы на узкой лестнице.
Наконец у себя. Поднять отёкшие ноги («отёкшие?.. отёки бывают при…»). Час. Другой. Короткая полоса шума. Звонок. Темнота. Все засыпают. То ли засыпала, то ли смотрела на тёмную одежду, висящую в правом углу. Пока не вспомнила, что с вечера сложила вещи на полочке. Анна сообразила, что смотрит не на одежду, а на карлика. Который не мигая уставился на неё. Внизу смачно храпели.
– Пришёл, – прошептала беззвучно. – Последовали за мной. Или один? Или ты выжил один? А зачем? Не можете, что ли, без меня? Я всё думала, мне мерещится.
Справа застучали, и недовольный голос пробормотал сквозь сон:
– Опять ходят по ночам. Эй, тише вы там!
Звук переворачивающегося на матрасе тела.
Анна поджала ноги и села.
– А может, это мне снова снится? Смотри: снуёшь везде. Ещё поймают тебя, тогда покажут.
Лилипут весь сжался. Теперь глаза привыкли к темноте и легко различали его несоразмерные черты: сплющенный подбородок, напряжённо сморщенный лоб. Передвинулась ближе, чтобы говорить ещё тише. Человечек схватил её за локоть (странное прикосновение, будто сама поднимала руку), взял пальцы и потянул их себе в рот, словно собирался есть. Анна не сопротивлялась, но карлик сам выронил кисть, и рука плетью упала на простыню.
– Может, ты прав. С тобой мне веселей. У других тоже есть имущество. Но мне надо спать. Вставать завтра рано. Не будешь же ты здесь всю ночь торчать?
Карлик кивнул утвердительно, с обидой.
– И что мы будем делать? Молчать?
– …
– Или вы хотите забрать меня отсюда? Тогда вы ошибаетесь, из Колонии бежать невозможно. Здесь всё просматривается и прослушивается. К тому же мне здесь хорошо, куда мне ещё идти? Есть ещё одно обстоятельство. Вы не поймёте. Но мне, наверно, нужно хорошее питание и тепло. Здесь я на месте.
Она задумалась. Шарван был слабым уполномоченным духом, и дорога в Колонию её распустила, разбаловала свободой. На самом деле в Колонии не хуже, чем в любом другом месте, не хуже, чем раньше. Нормальный образ жизни, подходящий человеку. Здоровый режим.
– Скоро совсем похолодает, будут заморозки. Куртки выдают… Ох, чуть не забыла ведь! Так что…
Карлик передвинулся на самый край. Он не шевелился, но продолжал в упор глядеть на неё. Анна подождала немного и откинулась на подушку. От так и сидел, будто надеялся, что её взгляд случайно попадёт в его глаза.
Перевернулась на бок, устроилась удобно для сна.
Высоко, где потолок сходится со стеной – белое
– Что – двумя двоится? Оно всегда так после наркоза…
Открыла второй, правый глаз, ничего у неё не двоилось – всего лишь хотелось рассмотреть – это тень под потолком или это такая странная лепка – и не заметила, что закрыла левый, едва открыла правый. Правым глазом поискала моющую полы санитарку, но дальше тряпки не видела, и головой вертеть было тяжело.
– Молодёжь, лезете куда не надо и получаете что не надо… – бормотала санитарка, а она не могла понять, где её многочисленные родственники, что дежурили в палате, не отходили ни на минуту до операции – хотя это была и не операция, а последняя процедура, так говорил врач, немножко болезненная процедура, поэтому под общим, но совсем не то что вначале.
Когда попыталась подробнее вспомнить этих родственников, вышло, что все они были одного роста и телосложения и одинаково склоняли над ней головы на узких шеях, у них было одно и то же доброе лицо и не было голоса. То же лицо было у врача, но он был ещё более расплывчат и прозрачен, чем родственники, а что происходило до него и его слов о процедуре, в начале, о котором он говорил… Точка. Светящиеся точки в темноте. Дорога куда-то. Было лето, и сразу она появилась посреди этой осени, перед процедурой.
Тихо-тихо. Один звук – мокрая тряпка по полу.
– Кварцевать сейчас будем, – продолжает санитарка.
А где прозрачная женщина-врач, которая только что спрашивала, как её фамилия, словно у ребёнка, и заставляла считать пальцы? Спрашивала имя… Ей ответила: Лилия… И повисла растерянная тишина, но тут кто-то посмотрел через дверь – дверь в коридор была открыта – и увидел трёхлитровую банку, на которую она смотрела давно, на столе дежурной. В банке стояли лилии, и один сказал: «Цветы!» «Вот оно что». И повторили вопрос: «Как фамилия?» Врач сказала: «Да всё в порядке, видишь, глаза нормальные. Не в первый раз». Как она оказалась в кровати? Только на минуту задремала. Постель такая плотная и мягкая. Если бы не потолок!
Такой же высокий потолок был в начальной школе. Ненавидела эти школы, эти тяжёлые больницы, построенные в СССР, их завышенные потолки, крашенные в белый громоздкие двери, непреодолимые стены. Снести всё, построить новое, лёгкое, но только не белое. И уйдёт боль из черепа.
B этот момент тревожно забилось в виске, дрогнула жилка – она вспомнила, чем кончилось лето. «Я должна найти Анну. Где Анна? Где…»
Подняться получилось, и, хотя мир был слишком разреженным, мог выскользнуть из-под ног, сделала несколько шагов, а потом легко, словно на коньках, – дальше, из больничной палаты. Когда она вышла, что-то звякнуло в последний раз и затихло там, в процедурной. Стол со включённой настольной лампой без дежурной медсестры. Она шла по пустым коридорам, рассматривая потёки на стенах. Белый халат на стуле. Пустые палаты, вещи на быльцах, книги, коробочки из-под йогурта, мобильные телефоны. Услышала голоса, один показался знакомым… почти бегом, распахнула двери в палату. Отключенная капельница. Работающий телевизор. Задержала взгляд на экране – двигались и говорили люди, вращался в кастрюльке суп из пакета, под действием ложки. Не могла то ли оторвать взгляд, то ли преодолеть слабость. Села на кровать. Показывали рекламу. Десять минут, двадцать, полчаса – она вспоминала и узнавала марки: пиво и сок, машины и банки, и шоколадные плитки и шоколадные лица, блестящие белые-белые зубы, такие же блестящие глаза.