Яд Борджиа

Линдау Мартин

Наконец, он проснулся и услыхал голос разбойника Джованни, по-видимому, рассказывавшего о странном лае своей собаки в ночную пору.

– Цербер не должен ходить сегодня со мною, – сказал он. – Кажется, мой пес почуял целую стаю крыс. Меня нисколько не удивило бы, если бы они спустились со скал целыми сотнями: ведь Бог весть, что скрывается в этой зияющей пасти. Я спущу собаку с цепи и принесу ей на ужин бычье сердце.

Разбойник говорил это единственному товарищу, оставшемуся в пещере. Последний точил кинжал о свои кожаные сандалии и утвердительно кивал головой, не поднимая взора от своей работы. Альфонсо решил выждать ухода бандитов.

Те действительно вскоре покинули пещеру. Но собака оставалась. Правда, она была недовольна этим и попыталась последовать за своим суровым хозяином. Однако, он гнал ее прочь и проводил назад пинками. Животное покорилось нехотя, и долго с тоскою смотрело ему вслед, пока бандит удалялся по тропинке, вероятно, ведшей из подземелья на широкий простор, а затем принялось уныло лизать себе лапы, чутко прислуживаясь временами, точно до него все еще доносился отдаленный шум шагов.

Альфонсо полагался на тонкий слух собаки и, лишь когда она безнадежно свернулась калачиком, рискнул спуститься в пещеру. При его первом движении Цербер насторожился, а едва рыцарь стал выползать из трещины скалы, разразился злобным лаем и подпрыгнул так высоко, что Альфонсо понял опасность, грозящую ему от нового противника. После неудачного прыжка собака стала карабкаться на выступы скалы, и Альфонсо, считая ее нападение в узком пространстве опасным, выполз из расселины с обнаженным кинжалом. Цербер, достигший подножия обрыва, подпрыгнул до него, но тотчас покатился на землю с кинжалом в горле.

Теперь предприятие Альфонсо уже не было сопряжено с большими затруднениями. Подземная галерея, служившая выходом из пещеры, была пряма и заканчивалась углублением в почве, так густо заросшим терновником и другими кустами, что только знавшие эту лазейку могли найти дорогу в подземелье в их запутанной чаще. За нею простиралась открытая равнина. Альфонсо, наконец, выбрался на простор.

ГЛАВА VII

Когда миновала та страшная ночь, первый слабый отблеск рассвета, проникнув в комнату пыток в крепости Святого Ангела, осветил бледное со свинцовым оттенком лицо Цезаря Борджиа, искаженное гневом. Он вел жаркий спор с Фиаммой Колонна. Та, сидя на крестообразном приборе для пыток, спокойно опровергала его подозрение, по-видимому, приведшее герцога сюда в такую пору, и положительно отрицала, что суеверный Мигуэлото разрешил монаху Бруно выходить из его тюрьмы, когда ему вздумается.

– Да, я видел его своими глазами! – воскликнул Цезарь, с досадой перебивая ее. – Я проследил за тем, когда он возвращался в крепость, и хочу знать, кто дал ему возможность выйти отсюда, по твоим же словам Мигуэлото отрицает всякое участие в этом деле. Я хочу знать это, иначе орудие пытки, на которой ты сидишь, не в первый раз будет пущено в дело.

Взглянув с презрительной усмешкой на ужасный прибор, Фиамма равнодушно ответила:

– Неужели только телесные мучения покоряют людей?

– Ты притворяешься, Фиамма, твои женские нервы содрогаются перед этим испытанием!

– Я ношу в себе пытку, которая несравнима ни с какими вещами, вызывающими страх и мучение, – ответила Фиамма как раз в ту минуту, когда в комнату входил Мигуэлото со своим узником Бруно.

– Простите, святой отец, что я потревожил вас до петухов, – серьезно промолвил герцог. – Я не могу сомневаться, что нарушил ваш сон, не так ли, Мигуэлото?

– Я застал святого отца на молитве, – почтительно ответил каталонец.

– Я не надолго отвлеку

вас от нее, если на мои прямые вопросы последуют столь же прямые ответы, – продолжал Цезарь. – Скажите мне, ведь вы – тот монах, которого я видел во время своего учения у Савонаролы, когда дожидался аудиенции в приемной Пьеро Медичи?

– Да, и именно мне вы сказали: «Когда я сделаюсь римским императором, то помогу вам довести церковь до истинно апостольской бедности и подчинения, о каких только вы можете мечтать», – ответил доминиканец.

– Значит, вам еще памятна та мальчишеская болтовня?

– Да ведь и вы сами, думается мне, не забыли о ней.

– Нет, не забыл, – согласился Цезарь, – и время исполнения моего обещания ближе, чем полагают многие из нас. А кого могло бы избрать Небо, более достойного для подобного дела, как не вас, своего святого и мученика? Вдобавок, мне известно, что вам я обязан неоцененной милостью. Вы сняли с вашего духовного сына, дона Савватия, проклятие, наложенное на него, и позволили ему помочь мне в одном деле, весьма близком моему сердцу.

– Нет, я позволил ему помочь вам в одном деле, весьма близком моему сердцу, в котором вы играете роль избранного, хотя и слепого орудия, – спокойно ответил монах. – Я не надеялся так скоро найти удобный момент, но когда был призван к тому, то молился, чтобы мне поскорее избавиться от всяких плотских уз и приступить к заранее предназначенной работе. Я позволил дону Савватию ослепить вас обманчивым явлением духов в катакомбах, а теперь вы должны узнать, что жалобному замогильному голосу вашей жертвы подражала ваша сестра Лукреция.

– Монах, ты, кажется, бредишь! – воскликнула Фиамма тоном предостережения и угрозы.

– Нет, это – правда! – воскликнул Бруно. – Да, герцог, Лукреция Борджиа была свидетельницей вашей исповеди, вызванной у вас вашим собственным сознанием вины и хитростью заклинателя. Отныне вы во власти Лукреции, и так как вы не смеете погубить любимого ею человека, а злой дух, преследующий вас, не дозволяет вам вредить ей самой, то в вашем распоряжении остается единственное средство: вы должны разрушить ту силу, вследствие которой Лукреция грозна для вас... да, да, вы должны свергнуть с папского престола своего отца, Родриго Борджиа.

– Монах!.. Дьявол!.. Должно быть, я вижу сон! – задыхаясь произнес Цезарь и откинул со лба влажные волосы. – Судьба изменяет мне. Возможно ли, что маг Савватий на самом деле – только низкий шпион, подкупленный на предательство?

– Нет, – возразил доминиканец, – он – лишь существо, действия которого заранее предопределены роком и кто сам, мороча тебя ворожбою, получил ясное указание свыше, когда, вызвав призрак иоаннитского рыцаря, убедился, что его догадка была основательна и что Лукреция любит этого посланника из Феррары.

– Однако, ты великолепно осведомлен обо всем! – воскликнул Цезарь, чувствуя холодный пот на лбу и нервную дрожь. – Если это – правда, то у тебя были сообщники среди нас. Уж не колдун ли и ты? Не сам ли Савватий? Да, да, я знаю это! Ведь я видел твое проклятое лицо, когда ты от трусости упал в обморок в катакомбах.

– В таком случае, ты напрасно утруждал себя расспросами, – спокойно ответил монах.

– Откуда эта отвага? – с яростью воскликнул герцог. – С небес или из преисподней? Признайся, кем ты приставлен так упорно играть эту странную роль, после того, как тебе удалось разжечь огонь в моей душе своими привидениями и пророчествами? Сознайся, или я сумею принудить тебя к этому.