Яд Борджиа

Линдау Мартин

Мигуэлото с легкой гримасой покачал головой.

–  Он скорее заключит мир с Колонна, чем даст вам в руки такую силу.

–  Не говорил ли я, что даже эта неудача с Орсини предназначена судьбой к моему же благу!
– воскликнул Цезарь. На всякий случай мне необходим мир с его партией, чтобы не допустить Колонна, и потому я радуюсь его спасению. Но вернемся к нашим новостям. Что поделывает кардинал Борджиа, мой двоюродный братец? Ему что-то нездоровилось, когда он уезжал от меня из Фаэнцы.

–  Ах, ваша светлость, он скончался по дороге в Рим

от какой-то внезапной болезни, словно это была чума. Прошло уже три дня со дня его смерти, - с лицемерным выражением грусти произнес Мигуэлото.

–  Он не был другом мне, и я только сожалею, что он умер, именно возвращаясь из моего лагеря. Будут говорить, что я отравил его, тогда как он слишком много ел дынь. Но у тебя найдутся лучшие вести о моем дорогом друге, монсиньоре Анвелли, архиепископе Козенцы, секретаре святого престола и вицелегате в Витербо?

–  В день моего отъезда из Рима его нашли в постели мертвым, после хорошего ужина накануне!
– расхохотался Мигуэлото.

–  Бедняга, это произошло так внезапно! Но ведь такие святые люди постоянно готовы к своему последнему часу, - улыбаясь ответил Цезарь.
– А какую же часть его наследства назначил мне отец?

–  Как я слышал, оно все предназначено на торжество вашего приема и на празднества святой недели. Но меня удивляет, что ваша светлость ни разу не спросили о своей царственной супруге.

–  Так она еще жива, и в Риме?
– равнодушно спросил Цезарь.

–  Я не слыхал, государь, чтобы она умерла!
– испуганно ответил Мигуэлото.

–  Ну, тогда она бесспорно, жива. Скажи, а донна Фиамма, должно быть, очень раздражена моим браком, - продолжал Цезарь.

–  Ваша светлость должны были видеть ее, когда я полгода тому назад передавал ей ваше письмо из Франции с известием о вашей свадьбе, проговорил Мигуэлото с легким ужасом, который у человека его натуры имел особое значение.

–  Она, поди, металась, кричала, и безумствовала, как всякая брошенная девушка?
– с презрительной усмешкой воскликнул Цезарь.

–  В продолжение нескольких минут, синьор, она не проронила ни звука, а уставилась на меня неподвижным взором. Ее лицо побледнело, как мрамор, и искривилось так, словно Медуза на Капитолии!
– ответил Мигуэлото.
– Затем у нее вырвался такой вздох, будто разорвалось сердце, и, тем не менее, у нее скатилась только одна слеза, большая и тяжелая, как капля расплавленного свинца. Она сейчас же презрительно вытерла ее и дала мне драгоценный перстень - за хорошую новость, как она сказала. Потом она расхохоталась, сказала, что день для свадьбы выбран удачно, и без чувств упала на пол!

–  Я поквитался с ней за султана Зема, - поспешно проговорил Цезарь.

–  Нет, ваша светлость. Если вы хотите знать мое мнение, то вы приревновали ее без всякого повода, - боязливо заметил Мигуэлото.

–  Может быть! Может быть, я думаю также, как и ты, но ты не знаешь, как приятно иметь наготове ответы беснующейся женщине!.. И ты увидишь, как легко уверить эти глупые души, когда они любят, если

только дать себе труд произнести несколько ласковых слов и лицемерных обещаний. Сначала женщина будет плакать и безумствовать, но затем она успокоится, как море после бури, когда проглянет солнце. Ведь любовь в сердце женщины даже в то время, когда она раздражена, - солнце, лишь омраченное тучами. Стремительность ее собственной бури проложит путь золотому лучу, и после пережитых волнений все будет еще спокойнее и лучше. Посмотри, какой дивный ландшафт внизу!

Действительно, путешественники поднялись на возвышение среди гор, образующих долину Нара. Они видели отсюда тибрские равнины. Внизу долина была покрыта лесами, а посредине протекала знаменитая река, извиваясь, словно громадная золотая змея. У подножия горы, на которой находились путники, возвышались освещенные розовым светом колонны римских руин. По другую сторону реки простиралась бесконечная равнина, на которой паслись стада буйволов. Цепь синеватых гор закрывала вид с севера.

–  Там Непи!
– сказал Мигуэлото, останавливая лошадь и указывая налево, где на вершине крутой горы виднелись серебристые зубцы древнего собора.

–  Какую же епитимью исполняет Лукреция в Непи? Может быть, она подражает паломничеству Изабеллы Висконти к святому Марку в Венеции, которое было настолько удачно, что при своем возвращении прекрасная дама должна была отравить своего супруга, чтобы защитить его уши от сплетников?
– после краткого раздумья спросил Цезарь.

–  Нет! Ведь за донной Лукрецией следит строгий доминиканец, - ответил Мигуэлото, - а это - такой человек, который может обуздать Венеру и готов обвинить Диану.

–  Ах, доминиканец! Если бы я мог предположить, что Лукреция так высоко ставит Орсини, и для его спасения послала монаха, то никакая политика не удержала бы меня, чтобы пощадить его, - сказал Борджиа.
– Мне необходимо пролить свет в этом деле. А пока... Но вот они въезжают на мост, мы должны решить, что нам делать.

Предоставим на время итальянского полководца и его наперсника своим размышлениям и присоединимся к конному отряду в долине. Отряд только что переправился через реку и Бембо в поэтическом экстазе процитировал и тут же перевел своим не понимающим латыни слушателям:

–  Смотрите, вот возвышается снежок покрытый Соракте!
– И указал рукой на гору, громадным валом вздымавшуюся на горизонте.

–  Святой Орест!
– повторили все, и мгновенно обнажились все головы перед воображаемым святым.

–  Нет, нет, братия!
– промолвил озадаченный Бембо.
– Впрочем, все равно, судя по коротким теням деревьев, теперь должен быть полдень, час молитвы Пресвятой Богородице против турок, и мы помолимся вместе.

С этими словами он остановил своего мула, сложил руки и, возведя очи к горячему синему небу, зашептал молитвы Пресвятой Деве, прося у нее защиты не только от турок, но от всех врагов, дальних и ближних, к которым он про себя от всей души присоединял всю династию Борджиа.