Яд Фаберже
Шрифт:
– Мэй меня звал один человек. Мэй – это что-то невесомое, похожее на ветер, на мечту. Вот поэтому мне и нравится, когда меня зовут Мэй. Но если хочешь, я, как и все, тебя буду звать Муром. Мур – бархатное имя. И глаза у тебя бархатные. И руки. Думаю, ты хороший, Мур, добрый. Но только не думай, что я буду перед тобой размазывать слезы и сопли умиления. Я уже взрослая девочка. Единственно, что мне от тебя нужно, это чтобы ты помог мне в одном деле.
Он вдруг подумал, что она попросит его убить кого-то. Возможно даже, того лощеного чистенького бобрика, хлещущего водку за соседним столиком и бросающего на них все более потерянные взгляды.
– Слушаю.
– Мне подарили браслет. С сапфирами. Вещь ценная, точнее, бесценная.
– Надо продать?
– Не совсем… К этому браслету есть еще кольцо и серьги. И они находятся здесь, в Москве. Надо узнать, у кого именно и за сколько тот человек сможет их продать. Вот и все. Твои комиссионные – три процента.
– Сколько?
– Тогда два, – жестко поправилась она. – Поверь, это очень большие деньги.
– А где браслет?
– Здесь, у меня… – с этими словами Мэй достала из сумочки цветную фотографию. Потертую, переломленную в двух местах, из чего Мур сделал вывод, что изображенные на ней украшения ищут уже давно и безуспешно. – Коллекционеры знают, кому раньше принадлежали эти безделицы, поэтому ты легко справишься. Так что, Мур, за дело. Держи фотографию. У тебя есть дома телефон?
Он никому и никогда
– Когда мне тебе позвонить?
– Послезавтра, – не раздумывая ответил Мур. – А кто этот хмырь? Твой муж? Любовник? Подельщик?
– Никто. Пока никто… А там видно будет.
С этими словами она поднялась, изогнулась всем своим красивым телом, затянутым в тонкую, похожую на кожу змеи, ткань и послала ему воздушный поцелуй.
Так Мэй вошла в его жизнь. Вошла и перевернула все его представления о женщинах и деньгах. Это Мэй развила в нем неистребимую жажду денег и наслаждений. Провинциальные вдовушки теперь интересовали его меньше всего. Тамбов и ему подобные тихие города канули в Лету, уступив место необъятному миру. Перед Муром раскрылась Европа. После первого дела с гарнитуром работы Фаберже, о котором шла речь в их первую встречу в ресторане, когда Мур получил свои проценты, появились новые дела, и Мур почувствовал вкус настоящих денег. Они перепродавали драгоценности, и в их действиях не было ничего криминального. У Мэй были связи, но на встречи с заинтересованными лицами она ходила без него. Не потому, что не доверяла, просто таков был их уговор. Мур не раз думал о том, что, будь на его месте другой, Мэй не поздоровилось бы и рано или поздно ее нашли бы в канаве с проломленной головой. Но, с другой стороны, убивать Мэй не имело смысла. Ведь это с ее помощью они находили покупателей на краденные неизвестными лицами драгоценности. Счет шел на сотни тысяч, а иногда и миллионы долларов. И, что самое удивительное, ни Мэй, ни Мур не умели удержать эти баснословные деньги при себе. Они разлетались с невиданной скоростью и оседали не в банках, а в ресторанах, дорогих европейских гостиницах, курортах, казино… Мэй не умела и не хотела копить деньги. Ее раздражали разговоры о вложениях в недвижимость, у нее не было ни малейшего желания открыть свое дело или купить какой-нибудь завод или фабрику. Она хохотала ему в лицо, когда он только касался этой темы. И Мур чувствовал, что рано или поздно это закончится. Как закончатся деньги. И вот в один прекрасный день Мэй исчезла. Она не пришла в назначенное время в назначенное место. Ее не было дома, не видели ее и в тех злачных местах, где она любила бывать вместе с Муром. Последняя сделка, сулившая сотни тысяч долларов, сорвалась или, думал Мур, его просто кинули. И вот тогда он понял, что без Мэй он никто. У него не было выхода ни на одного антиквара, ни на одного западного ювелира. Мостиком между Москвой и Европой всегда оставалась Мэй. И вот она исчезла. Так же неожиданно, как и появилась в его жизни. Теперь в просторной новой квартире Мура с видом на Москву-реку никто не прибирался, никто не стирал его сорочки, не варил ему кофе. Его любовница бросила его, даже не попрощавшись. А ведь он рядом с Мэй стал лучше, он изменился, поправил свое здоровье, привел в порядок зубы, волосы, кожу, ногти, легкие, наконец… Мэй заботилась о нем, постоянно твердила, что главное в жизни – это здоровье. И вот теперь ее нет. Как будто у Мура отняли ногу или руку. Ему было трудно без нее. Особенно первое время. Он был один в пустой квартире, которую они так и не удосужились обставить. Лишь в спальне стояла огромная кровать да испанский туалетный столик, заставленный флаконами Мэй.
И Мур стал пить. Так продолжалось несколько месяцев. Мэй не появлялась. И тогда Мур полетел в Лас-Вегас и, поселившись в отеле, за одну неделю спустил все имевшиеся у него деньги. Он пил и играл, проводил ночи с проститутками и стал находить особое удовольствие в унижении женщин. В каждой рыжей девушке он видел Мэй и с трудом сдерживал себя, чтобы не ударить ее. Он понимал, что стоит ему избить проститутку, как ему самому не поздоровится. Он знал нескольких местных сутенеров, а потому был хорошо знаком с их порядками. Тогда он вернулся в Москву и в первый же вечер в ресторане подцепил одну немолодую даму, сорящую деньгами. Ее сумочка была просто набита долларами. Через сутки ее тело с простреленной головой нашли под Коломной, в кустах… Так Мур вернулся к своему прежнему занятию. Он снова стал убийцей. Но если раньше, убив жертву, он испытывал смутные чувства, похожие на жалость или сострадание, то теперь чувств не было никаких. Он перестал видеть в женщинах живых людей. Они казались ему тряпичными куклами. И если раньше, для того чтобы прибрать к рукам чужое, ему приходилось жениться, то теперь он занимался тривиальным разбоем: просто проникал в квартиру своей любовницы и, убив жертву, грабил. Иногда, если ему везло и в квартире оказывалось много наличных, со своей следующей жертвой он встречался дольше, ровно столько, сколько требовалось на то, чтобы спустить все деньги. После этого он убивал ее, и все начиналось снова.
Ему перестали сниться сны. А страх, живший в нем все эти годы, страх убийцы, исчез. Он вдруг понял, что его никогда не поймают. Что он заговоренный.
Он много ездил, путешествовал. Когда были деньги, много денег, он бывал в тех местах, где они были с Мэй. Это были красивые города: Париж, Дрезден, Рим, Вена, Прага… Но без Мэй все было не так. Ему не хватало ее присутствия рядом с собой, звучания ее голоса, ее смеха… Он тосковал по ней и одновременно ненавидел ее. И вот однажды в Париже он напал на ее след. В одном из отелей он увидел человека, с которым она разговаривала три года тому назад, когда Мур привез ей из Москвы чудный изумрудный гарнитур. Узнав у портье имя этого человека, он понял, что удача улыбнулась ему. Это был тот самый Арчи, с которым Мэй подолгу беседовала по телефону, договариваясь об очередной встрече. Арчи Вудз, англичанин, известный лондонский антиквар, богатый человек. Мэй хорошо говорила по-английски, в то время как Мур не знал ни одного языка, кроме русского. Быть может, именно поэтому она так спокойно общалась с этим Арчи по телефону в присутствии Мура, потому что знала – он все равно не поймет ни слова. Но ведь она произносила имя: Арчи! Портье, который выдал Муру всю информацию о Вудзе за сто франков, вероятно, пожалел, что не знает о нем больше. Он чувствовал, что русский гость всерьез заинтересован в Вудзе. Быть может, поэтому вечером этого же дня он позвонил Муру в номер и на ломаном русском сказал, что знает адрес Арчи Вудза в Дартфорде, что неподалеку от Лондона. А спустя несколько часов после того, как Мур заплатил ему за адрес еще двести франков, расторопный портье принес ему адрес дамы, приехавшей вместе с Вудзом, но остановившейся в соседнем номере. Так Мур впервые услышал имя Эдит Чефлин. А через двое суток она уже была в его постели…
Эдит Чефлин – анемичная хрупкая женщина, на кукольном бледном личике которой застыла гримаса отвращения ко всему миру, – столкнулась с Муром в холле отеля и была едва не сбита с ног. Мур, воспользовавшись разыгранной им же самим ситуацией, подхватил готовую рухнуть на ковер женщину и, пробормотав извинения, прижал ее к себе и даже умудрился коснуться губами ее губ. Мур в эту секунду был так нежен, так заботлив и мил, что Эдит не стремилась покинуть
С этого дня они стали встречаться. Эдит, уверенная в том, что их первая встреча носила случайный, импульсивный характер и что Мур просто воспылал к ней страстью, как к женщине, была счастлива все то время, что провела в Париже. Днем она встречалась с Муром, а ночи проводила в постели Вудза. Ей и в голову не приходило, что темпераментный русский вынашивает в своей красивой голове план, связанный не с ней, а именно с ее приятелем-антикваром. И что их последующие свидания в Лондоне станут для ее ненасытного любовника лишь очередной ступенью к достижению цели. А цель была проста – выяснить все про Вудза, попытаться напасть на след исчезнувшей Мэй и с помощью Эдит войти в круг лондонских антикваров, чтобы уже без предательницы Мэй завязать нужные знакомства.
Поскольку Мур практически не знал языка, Эдит, прислав ему приглашение и поселив его в одном из дешевых лондонских отелей, сама нашла человека, из русских, который занимался с ними английским и русским языками. Мур понимал, что эти занятия были для Эдит чем-то вроде аперитива, поскольку сразу после того, как за преподавателем захлопывалась дверь номера, начиналось самое главное: Эдит раскрывала ему свои объятия. Она и сама признавалась ему, что чувствует себя в этой ситуации как сбежавшая из дома влюбленная во взрослого мужчину школьница, порочная и легкомысленная. Они мало говорили, но прекрасно понимали друг друга. Мур довольно долго не расспрашивал ее об Арчи, ждал, когда она сама расскажет ему о нем. И дождался. Понятное дело, Эдит постаралась представить Арчи в самом неприглядном свете: «Арчи не любит меня», «Арчи даже в постели разговаривает только о делах, об аукционах, даже когда лежит на мне», «Арчи все равно, удовлетворена я или нет», «он слишком слаб как мужчина, чтобы быть с такой женщиной, как я, в нем нет огня», «Арчи уже несколько лет собирается жениться на мне, но я думаю, что он однолюб»… Вот только после этой фразы Мур и решился спросить ее, кого же он любит, раз она назвала его однолюбом. У него была другая женщина? Что с ней? Она бросила его, потому что он импотент? Он подзадоривал ее, подыгрывал ей. Но в ответ получил лишь глубокое молчание. Эдит, словно улитка, спряталась в свой нежный и хрупкий панцирь и долгое время вообще не хотела говорить. Словно ей одно лишь упоминание об этой женщине доставило нестерпимую боль. Но потом, переболев неприятными для нее ассоциациями и воспоминаниями, ожила вновь и рассказала Муру о том, что Арчи действительно несколько лет тому назад был влюблен в одну женщину. Она, как и он, была помешана на старинных украшениях. Она не англичанка. Эдит мало что знает о ней. Но Арчи буквально сох по ней. Он и его отец. И эта сучка обманула их. Она не вышла замуж ни за отца, который тоже был без ума от нее, ни за сына. Она, провернув здесь, в Лондоне, свои дела, вернулась на родину, и больше Арчи о ней не слышал. Мур кожей чувствовал, что речь шла о Мэй. Но как ни пытался он выяснить хотя бы национальность исчезнувшей возлюбленной Арчи, Эдит как воды в рот набрала. К тому же Мур боялся, что своими расспросами он может вызвать подозрение у, в общем-то, неглупой, но неуверенной в себе Эдит. Связь с русским была для нее целым событием в жизни, и Эдит отдавала себя своему любовнику без остатка. Он знал, что, останься он без денег, она будет содержать его, но пока не торопил события. Он хотел, чтобы она поверила, будто он увлечен ею всерьез и даже подумывает о женитьбе. И вот тут-то Эдит проявила неожиданную твердость, заявив ему после одного из таких душевных разговоров, что она, если когда-нибудь и выйдет замуж, то только за Арчи. Мур посмотрел ей в глаза и увидел в них такой нестерпимый злой блеск, что у него перехватило дыхание. Ты что, говорил ее ледяной взгляд, не понимаешь, что Арчи богат, и я сделаю все возможное и невозможное, чтобы выйти за него и устроить свою жизнь. Далее читалось: предоставь мне свободу, и ты поймешь, что я права и что с деньгами Арчи мы возьмем от жизни все, что только пожелаем. Мур хотел напомнить ей о брачном контракте, который может быть составлен Арчи не в ее пользу, но сдержал себя, понимая, что давить сейчас на Эдит преждевременно. Когда-нибудь она сама поделится с ним своими сомнениями. Теперь же она хотела одного: чтобы Мур дал ей возможность сблизиться с Арчи настолько, чтобы их отношения плавно перешли в брак. И он полностью согласился с ней, больше того, сказал, что готов даже помочь ей в осуществлении ее плана. После этого разговора их отношения перешли в несколько иную плоскость: теперь Эдит видела в нем не только любовника, но и сообщника. Ему повезло – кровь Эдит бродила так же бурно, как и у него, и она, Эдит, так же, как он, оказалась отравленной чувством вседозволенности и внутренней свободы, что давало ему надежду когда-нибудь привлечь ее для более серьезных, дерзких дел.
Мур вернулся в Москву совершенно опустошенным – у него не осталось ни доллара, ни фунта, ни рубля. Домой из аэропорта он добирался пешком. Шел дождь, пальто продувалось насквозь, хотелось курить, есть, пить и спать. Мокрое шоссе, пролетающие мимо машины, обдающие его грязью, ветер, холод… Он не помнил, как шел. И пришел в себя уже в самом центре Москвы. Здесь даже ночью было светло, как днем. По залитому рекламными огнями тротуару двигались прохожие, из ресторанов и кафе неслась музыка, из горячих недр метро вырывался запах цивилизации. За прозрачными стеклами цветочных киосков проплывали букеты роз, гвоздик… Навстречу Муру попадались спешащие куда-то красивые женщины, благоухающие духами… И он снова вспомнил Мэй. И представил себе, что вот сейчас он войдет в свою квартиру, и Мэй появится перед ним в халате, такая домашняя, родная, обнимет его, поцелует и станет просить у него прощения. А потом принесет ему полотенце и отправит в ванную – греться, мыться, приводить себя в порядок. После этого будет ужин, вино и теплая постель. Мур даже заскрипел зубами от злости – он знал, что Мэй не встретит его уже никогда. Он остановился посреди улицы, и ему захотелось закричать, зарычать, завыть, наконец. Но не закричал и не завыл. Он лишь присвистнул в удивлении, когда на него с гигантского рекламного щита улыбнулась… Мэй. Он не верил своим глазам. Мэй смотрела на него почти детскими, широко распахнутыми глазами и собиралась своими белыми крепкими зубками откусить чудесное сливочное печенье. Огромная Мэй, огромное печенье, огромные красные буквы: «ПЕЧЕНЬЕ „ШАРЛОТТА“ – ВКУС ЛЮБВИ И ЖАРЕНОГО МИНДАЛЯ». Похоже, Мэй шизанулась, раз опустилась до рекламирования печенья. И Мур захохотал. Он просто зашелся от смеха… А через три дня он уже знал адрес фотографа, делавшего снимки для рекламы печенья «Шарлотта», у которого за пятьдесят баксов купил адрес Мэй. Но только на этот раз ее звали Лорой.