Яд в крови
Шрифт:
С балкончика мансарды открывался вид на реку и заречный луг. Слева был виден кусочек сада с полянкой распускающихся нарциссов. Прилетевшие недавно скворцы, весело галдя, обживали новые скворечники.
Толя вздохнул, подумав о том, что вряд ли скоро увидит Машу. Последнее время он звонил ей раз в месяц. Он помнил наизусть слово в слово все их телефонные разговоры… Да и что тут помнить? Они были похожи друг на друга, как штакетины забора, которым он наконец-то отгородил двор.
И все равно он должен ей позвонить. Сегодня же. Из-за половодья почту в райцентр доставляют через день, и потому сегодня он выходной.
Толя бегом сбежал по лестнице, громко шлепая босыми пятками. Таисия Никитична накрывала стол на веранде во флигеле.
— А я уже собралась звать тебя, да ты, умничка, сам спустился, — сказала она, ставя на стол кастрюлю с горячим борщом. — Думаю, уже пора сажать свеклу и тыквы. И кукурузу с фасолью. Ты куда собрался?
— В райцентр, — бросил Толя, натягивая джемпер.
— А как же обед?
— Обедай без меня.
Он схватил со стола краюху хлеба и жадно вонзил в нее зубы. Хлеб Толя любил больше всего на свете — он словно очищал душу и наполнял тело созидательной силой.
Он шагал вдоль самого берега широко разлившейся реки, не спеша жуя теплый хлеб и испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение.
Ему исполнилось двадцать семь. За последние годы тело возмужало, налилось крепкими мускулами и стало послушным в любой, самой нелегкой работе. Ее, этой работы, было много, очень много. Главное же, была цель — выстроить дом. И вот теперь дом, можно сказать, готов… Честно говоря, его немного страшит пустота, которая наверняка образуется в душе после того, как намеченная цель окажется достигнутой. Правда, есть у него еще одна цель в жизни, но она, увы, недостижима. Разумом он согласен с этим, его разум не перестает напоминать ему, что все хорошо именно так, как есть, но вот сердце чувствует иначе. Оно бьется в гулком бешеном ритме, когда он слышит в трубке Машино такое привычное и родное «Але?».
Счастливая любовь — та может до конца Спокойно догореть, дойти до пресыщенья, Несчастные — верны: все чувства, ощущенья Вне чувства одного теряют их сердца [13] , —вспомнились строчки Байрона. Его разум полностью разделяет точку зрения этого лорда — вечного страдальца, поэзию которого он открыл для себя совсем недавно. Но тот же разум и нашептывает лукаво: «Это придумали те, кого не любили. Себе в утешение. Любовь прекрасна. Нет на свете ничего прекраснее любви…»
13
Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.
С Москвой не было связи. Он сидел на лавочке под окном почты и глядел на землю у себя под ногами. Почему-то, когда он смотрел в небо, кружилась голова и тело словно проваливалось в глубокую трещину, разверзшуюся прямо под ним. Это было новое ощущение. Оно оказалось неприятным и тревожным.
Наконец связь наладилась. Телефонистка стукнула ему в окно, он взбежал по ступенькам и буквально вырвал из ее руки тяжелую черную трубку.
— Я вас совсем почти не слышу, — говорил
— Это Толя из Плавней, — крикнул он во всю мощь легких. — Здравствуйте. Я бы хотел поговорить с… со своей сестрой Машей.
В трубке жужжало, гудело, свистело. Это были какие-то космические звуки, и по спине у Толи забегали мурашки. Наконец едва слышный человеческий голос ответил:
— Ее сейчас нет в Москве.
— А где, где она? — еще громче выкрикнул Толя в надежде заглушить этот насмешливый шепот космоса.
— Она в…
Раздались возбужденные голоса, космос внезапно умолк, и Толя отчетливо услышал истеричный Димин голос:
— Да что скрывать? Сбежала она. Осталась в Рио. Знаешь, есть такой город, где чуваки ходят в белых штанах и соломенных шляпах. Так вот, твоя Маша закрутила любовь с одним из этих пижонов и…
В трубке раздались рыдания, потом короткие гудки.
Толя медленно отдал ее смотревшей на него с нескрываемым любопытством телефонистке.
— Спасибо, — машинально сказал он и так же машинально вынул из кармана брюк скомканную трешку.
— Что-то случилось? — спросила девушка, давно догадавшаяся, что у этого странного парня живет в Москве зазноба, которую он почему-то называет сестрой.
— Да. — Толя покорно кивнул. — Она уехала. Наверное, навсегда. Что мне теперь делать, а?
Он смотрел на телефонистку глазами, полными мольбы, словно от ее ответа зависела его дальнейшая жизнь.
— Вернется, — сказала девушка, искренне сочувствуя Толе. — Навсегда не бывает ничего.
— Ты ошибаешься. Она уехала навсегда. Слышишь? На-все-гда. — Он схватил девушку за плечо и больно его стиснул. — Я не хочу без нее жить. Понимаешь? Нет, ты не можешь этого понять. Это никто не сможет понять. Потому что это мне в наказание. Господи, какой же ты жестокий, бессердечный, — твердил Толя, глядя в пространство за спиной испуганной телефонистки. — Мне и в голову прийти не могло, что ты сумеешь изобрести столь страшное наказание.
Он вдруг схватился обеими руками за голову и стал медленно оседать на пол.
Он никак не мог вспомнить, кто эта женщина. Она лежала рядом с ним под простыней, ее смолисто-черные кудри разметались по белизне подушки, щеки были мокры от слез. «Ты плачешь?» — хотелось спросить ему, но он не мог шевельнуть губами. Спать, так хочется спать. Он узнает обо всем потом, когда выспится.
Ян снова скользнул в ту щель, которая, как ему казалось, была под кроватью, и его взору открылась бирюзовая гладь моря. Волны плескались и журчали, покачивая его на своих мягких податливых спинах. Они заполнили собой все от горизонта до горизонта. Ни клочка суши вокруг, ни даже неба. Волны, волны, волны…
Он снова открыл глаза — открыл через силу, словно его кто-то заставил это сделать. Над ним стояла женщина со смолисто-черными волосами, которые почти закрывали ее голую грудь. Она плакала.
Ян протянул руку и коснулся ее плеча.
«Почему ты плачешь?» — мысленно спросил он.
«Ты не любишь меня», — ответила женщина, не размыкая губ.
«Кто ты?» — спросил он, тоже не шевеля губами.
«Неужели ты не помнишь меня? Я Лидия. Лидия».
«Красивое у тебя имя. Но я тебя не помню. Я ничего не помню. Я хочу спать…»