Яд вожделения
Шрифт:
– Не больно-то ты постишься, как я погляжу, – не удержалась Алена от легкого кивка в сторону Маркела. – А уж коли был тебе Никодим столь надобен, то отчего не легла костьми, лишь бы он на мне не женился? Да ведь ты и сама знаешь, какова была сладка моя с ним жизнь, – чему завидовать?
– Никодим? – горько усмехнулась Ульяна. – Никодим был глупец, фофан! [117] Я про Фрола речь веду. Про Фролушку…
– Про Фролушку?! – так и взвилась Алена.
Еще миг – и она, забыв обо всем на свете, бросилась бы на Ульяну, выцарапала бы ей глаза, даже если бы это было последним,
117
Дурень, простофиля (старин.).
– Ты же этого Фролушку огнем жгла, стерва проклятущая, змея бессердечная!.
– Все из-за тебя, из-за тебя, – угрюмо пробормотала Ульяна. – Из-за тебя и Фролка смерть принял. Кабы не ты, все по-иному сладилось бы!
Она вдруг засмеялась. Но не веселый был то смех, а такой, что страх наводит.
– Верно, ты ведьма, – проговорила Ульяна, прекратив свой жуткий хохот так же внезапно, как и начала. – Верно, ежели б поискать, у тебя и хвостик сыскался бы позади, у чертовой полюбовницы! Приворожила ты Фролку – с того он и прикипел к тебе, с того на меня и глядеть более не хотел!
– Боже мой, – прошептала Алена, – неужто и Фролка тоже…
– Ну да, он жил со мною, да! – вскинула голову Ульяна. – И все промеж нас было ладно да складно, все было обговорено: как сведем Никодима со свету, так и…
Она осеклась, а потом махнула рукой – и с наслаждением выплюнула в Аленино помертвелое лицо:
– Так и быть, узнай еще и эту новость. Я винище-то Никодиму подзеленила царь-корнем, я! Никто иной! У меня все было четко обмыслено: Никодима подзуживать, чтоб он тебя едва до смерти не убил. Ну кто потом сомневаться бы стал, что ты его с горя отравила, тем паче что травознайка-зелейница? Только на тебя одну подозрение пало бы – только ты и должна была ответ держать. Но ты своими сетями Фролку опутала и в могилу утянула. А сама жива! Жива!
Ульяна схватилась за голову, забилась, надрывно, мучительно завыла…
Фокля, не стерпев этой муки, выметнулась из своего угла, обхватила ноги своей повелительницы, запричитала жалобно:
– Не томи себя, матушка, не томи, родимая!
– Значит, ты… – пробормотала Алена. – Ты!.. Ну вот, наконец-то…
– А тебе какое может быть «наконец-то»? – хмыкнула вмиг пришедшая в себя Ульяна. – Ты про это проведала – с собой и в могилу унесешь.
– Есть правды око, которое все зрит, – с трудом сдерживая дрожь, сказала Алена. Однако Ульяна глумливо ухмыльнулась:
– А нынче темно! Хоть глаз выколи – ни зги не видать.
– В куль бы ее да в воду! – подала голосок Фокля.
– Ничего. Я лучше сделаю, – посулила Ульяна.
Алена резко вырвалась из рук не ждавшего сего Маркела и ожгла его взором:
– Не тронь меня! Нашел кого хватать, кому руки ломать. Лучше б эту вон, подстилку твою, хватал да волок в застенок. Убийца она, сама созналась. По ней давно яма на площади плачет! А, стоишь? Сам небось хорош!
– Хорош, хорош, – согласилась Ульяна, вполне обретая прежнее зловещее спокойствие. – Уж этого тебе не оплести, как ты Фролку оплела!
– Оплела? – горько усмехнулась Алена. – Ты, баба, не белены, часом, объелась? Он меня каждую ночь брал насилкою по
– Брал не брал, это уж его мужицкое дело, – устало качнула головой Ульяна. – Беда, что ты душу его высосала! Видела я, как он на тебя днем поглядывал. Ночи, видать, мало ему было! А потом до чего, сволочь, додумался! Сказал мне: так, мол, и так, Ульяна Мефодьевна, не по мне это – безвинную в петлю тащить. Она и так столько страданий приемлет – не всякий злодей таким карам обрекается за свои преступления. Ты же еще и смерти, и позорища для нее чаешь… Так и сказал, помнится. Пожалел он тебя… и сам себе вынес приговор.
– За одно слово… за одно слово доброе? – помертвелыми губами прошептала Алена. Ужалило воспоминание: Фролка прилаживает в дымоходе дощечку и злорадно посмеивается: повертится, мол, у нас Никодим-то Мефодьевич!
– Не за одно слово, – сказала сурово Ульяна. – Фролка слабак был. Я его хорошо знала: пока я подле него, он все будет делать по-моему. А чуть глаз с него свела – вот он и сорвался со сворки! Чаю, много словец он тебе молвил… про Никодимов схорон! Сулил небось, что будешь в золоте ходить, на серебре есть? Hет, ты башкой не крути, не отнекивайся. Доподлинно знаю, что он тебе говорил про тайник. Откуда б ты тогда сведала про колоды пчелиные, про перстенек в двенадцать ставешков?.. Эх, жаль, не поставила я тогда капкан в колоду – вот ужо был бы тебе чертогрыз!
– Эх, Ульяна… Ульянища, – вздохнула Алена. – Не ты одна по ночам за Никодимом следила, не ты одна! Ничего мне Фролка не сулил, не сказывал ни слова доброго, а про схорон я сама выведала. Подсмотрела – и выведала. Что же до колечка того, измарагдового, то я его нашла в тайнике, да уже после смерти Никодимовой, но не взяла, потому что мне и коснуться-то его было тошно. Тошнехонько, мерзко! Так что на Фролку ты возвела напраслину. И погубила попусту свою любовь!
Может быть, ей следовало смолчать. Но Алена не могла остановиться: закусила удила. Она должна была отомстить… она и сама не понимала, почему ей так важно, так непременно нужно отомстить Ульянище не только за свои, но и за Фролкины мучения.
И удар достиг цели – Ульяна даже покачнулась.
– Н-не говорил?.. – пролепетала она непослушными губами, глухо вскрикнула, загородилась руками… и вдруг выпрямилась, близко придвинула к Алене изуродованное страданием лицо: – Нет. Не увидишь ты моего горя! Не дождешься! До смерти!
– Что, и мне царь-корня плеснешь? – нашла в себе силы изобразить усмешку Алена, но Ульяна медленно покачала головой.
– Зачем на тебя зелье тратить? Лучше сделаю! Так сделаю, что заутра всякий полюбуется на твои обглоданные косточки. И я приду порадоваться… А теперь – прощай!
И она резко повернулась к двери, в то время как Фокля мертвой хваткой стиснула Алене ноги, а Маркел набросил ей на голову что-то темное, тесное, не дающее ни двигаться, ни видеть, ни дышать.
11. Чудовище
Она не потеряла сознания, хотя оцепенение, охватившее ее, было сродни обмороку, а ужас сковал крепче веревок, которыми она была опутана. Маркел тащил ее, перекинув через плечо, больно и грубо, но не лапал, не хватал похабно. Верно, крепко боялся Ульяны, и хотя ее уже не было рядом, Маркел, судя по всему, не решался даже мысленно прогневить свою грозную хозяйку. Он шел на рысях – небось спешил как можно скорее добраться до того места, где предаст Алену смерти.