Ядерное лето 39-го (сборник)
Шрифт:
– Что там смотреть? пусто и пусто. Простынешь в этой робе.
– Не-а, кровь горячая! – Вадим таки проломился сквозь тамбур и встал на крыльце гордо и грозно. Задор с него как-то неуловимо слинял, глаза забегали. Темный завод громоздился со всех сторон в угрюмом, неподвижном молчании, высясь стенами черного стекла и шершавого бетона. Ветер посвистывал негромко и жалобно, где-то звучал неровный, прерывистый жестяной скрип. Слегка покачивался фонарь в алюминиевом колпаке, вместе с ним колебались тени елей, дрожа на стенах.
За надгробными прямоугольниками
Когда Вадим вернулся, он застал Кузьмича за чтением газеты, в очках, перетянутых на переносице суровой ниткой. Старик был окутан дымом сигареты – вставленная в наборный мундштук из разноцветного плексигласа, та лежала поперек щербатой и грязной стеклянной пепельницы.
– Чай-то остыл. Ну, нашел кого?
– А телефон музейный ничего, работает? – чтобы не отвечать и не показывать, что он ходил наружу ради одной доблести, Вадим поднял тяжелую трубку на гладком толстом шнуре и поднес к уху. Из черной дырчатой чашки шел ровный непрерывный гудок. – Я позвоню.
– Звони, – равнодушный Кузьмич углубился в газету. Диск заклокотал, туго проворачиваясь на упругой пружине.
У Ирки Пилишиной гремела развеселая гулянка. Стол с питьем, посудой и закусками после нескольких атак обрел тот живописный вид, за которым обыкновенно следует пейзаж из опрокинутых стаканов, винных пятен, окурков в тарелке с костями и следами кетчупа и майонеза, надкусанных кусков хлеба заводской нарезки и выпавших изо рта шпрот. Шамиль и Мурат в самозабвении отплясывали что-то национальное под тягучую и сладкую, как шербет, песню. Окрашенная в розовый с подпалинами цвет Иришкина подруга фыркала и прихохатывала, пока бритый черноглазый атлет нашептывал ей на ухо. Ирка вынеслась из зала в прихожку, подхватила трубку:
– Але?
– С вами говорит рейхсканцелярия, у телефона Борман, – чужим и жестким прибалтийским голосом отчеканил Вадик.
На миг опешив, Иришка изогнулась, подбоченившись:
– Калюгин, ты придурок. Ты больной!
– И-гы-гы, – заржал Вадим. – Не спишь?
– Заснешь тут с вами.
– У тебя танцы? сделай погромче, а?
– Ты это не любишь. Слушай свое техно.
– У, на объекте не положено. Я под землей.
– Я ПОД ЗЕМЛЕЙ, – повторил, словно ревербератор, посторонний голос, и между повторами лился сухой песчаный шорох. – Я ПОД ЗЕМЛЕЙ. Я ПОД ЗЕМЛЕЙ.
– Тебя заело?.. Пошел ты на фиг!
– Ира, кто там? – подошел запыхавшийся, потный Шамиль. – Он тебя обидел?
– Это Борман из Берлина; на, поговори, – сунула ему трубку Ириша.
– Послушай, ты, Борман, если еще раз Ире позвонишь…
– Я ПОД ЗЕМЛЕЙ, – четко и холодно проговорил голос, после чего раздались короткие гудки.
– Шутник! – воззрился на трубку Шамиль. – Ты его знаешь? кто это?
– Нажрутся и звонят! – сердито пожала плечами Ириша. –
– По-турецки! – щелкнул пальцами Шамиль.
– Таки перемкнуло, – трубка клацнула о контакты, Вадим недоуменно уперся взглядом в телефон. – Две линии запараллелились, что ли?.. Кузьмич, а нас не прослушивают?
– Раньше был первый отдел, прослушивал, – глаза деда всплыли над низко сдвинутыми очками. – Болтун – находка для шпиона. И слова всякие…
– Ага, и политические анекдоты.
– Ну, по телефону их рассказывать – дураков не было. А вот за рейхсканцелярию взгрели бы по первое число.
– Это ж анекдот, про Штирлица! чего тут такого?
– Про Штирлица анекдот, а про Бормана – нет, – кустистые брови Кузьмича недобро нависли над глазами. – Нечего врагов вслух поминать, из пекла звать. Вы, нынешние – люди без понятия… Садись-ка за чай, закуси!
Зябким утром сменщики, принявшие дежурство, с зевотой отправились обходить предназначенное на слом обширное хозяйство. Покидая завод, Вадим оглянулся – запущенная, неухоженная территория выглядела сонно и скучно.
А на воротах, где вчера красовались одни реплики противоборствующих групп молодняка, чернела большая, жирно намалеванная надпись – «ЗИГ ХАЙЛЬ!»
– Ах, погань! – беспомощно всплеснул Кузьмич руками. – И когда успел, сволочуга!.. Погоди, у меня баночка краски есть, замажем.
– Засохла уже, – попробовал Вадим пальцем. – И возиться долго.
– Да… – Кузьмич замер на вдохе, а потом разразился почти криком: – …да разве можно, чтоб на бэ-эм-зэ это красовалось?! Раньше б за такое безо всяких особистов разыскали! ногтями бы отскребать заставили!
– Ты не кипятись, – Вадим топтался неуверенно. – Ребята дурью маялись, подумаешь…
– Это – дурь?! – тыкал в гневе пальцем Кузьмич. – Мы по две смены за станком стояли, в цеху спали, чтоб этих слов тут – не было! а сколько наших полегло?! Рейхсканцелярия! как у тебя язык-то повернулся?!..
– Ну извини, Кузьмич, – виновато скривив губы, Вадим потупился. – Вылетело не подумавши. С кем не бывает…
– Бывает! если нету совести, – видя раскаяние напарника, Кузьмич немного угомонился, но оставался строг и насуплен. – Тут один дежурил до тебя – его работа! У, вражина лютая… Пять минут его послушаешь – и не поймешь, в оккупации ты или где. Все книжки про фашистов читал…
– Уговорил, – мотнул головой Вадим. – Где твоя краска? и еще кисть надо.
– Что, отцову машину красил? – веселым мотыльком порхнула из подъезда Иришка и плюхнулась рядом с Вадимом на скамейку. – Ффу, чем от тебя пахнет?
– Ракетное топливо, – Вадим сжал измазанные пальцы в кулаки. – Очень ядовитое, железо прожигает. Была чрезвычайная ситуация…
– Хорош заливать, космонавт. Я б тебе и керогаз не доверила, а то полдома разорвет. Что ты звонить удумал среди ночи? Ты больше так не делай. Ладно?