Ядовитая тропа
Шрифт:
Второе – Раглан ждал сообщения из Центра, продолжая работу на земле.
Третье – его работа сейчас позволяла относиться к ней с некоторым разгильдяйством. Ему принесли на анализ и разбор два ящика переписки. Нужно было найти, есть ли в этой переписке что-то касательно устройства казарм Кронпринц, количества гарнизона, внутреннего устройства, и почему-то нынешнее начальство Серабиненко очень интересовал бюджет казарм. То ли хотели прикинуть, смогут ли сами содержать что-то подобное, то ли пытались понять, не осталось ли что-то от золотой казны фюрера на территории казарм. Что было сущей ерундой, потому что гарнизоны Кенигсберга были полностью на обеспечении местной
Знать платила налоги.
А Семен, который отлично умел быстро читать, давно пролистал все письма и отчеты, бегло просмотрев их на предмет искомых данных еще в первую неделю. Но так как писем было много, а его начальство считало, что если ты работаешь с бумагами быстро, значит, ты плохо и невнимательно их читаешь, Семен читал хорошо и внимательно, подробно составляя выписки. Так что можно было немного отвлечься на то, что было по-настоящему интересно.
Плюс он еще продолжал собирать данные о Варшавской женской школе разведки. В бочках из «Блютгерихта» попадались обрывочные сведения, которые он складывал в папку.
Хорошо, когда над головой не свистят пули, не звучит сигнал воздушной тревоги и можно спокойно заниматься своим делом, не боясь, что скоро придется бросить все и переносить штаб в другое место…
Семен тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Почему-то сейчас ему вспомнился тренировочный лагерь. Тогда он очень боялся опростоволоситься. Сделать что-то не так и подвести Бориса Борисовича, который в него поверил. Тогда, в лагере, Семен еще ни разу не стрелял в человека. И сейчас он понимал, что от того, сможет ли он выстрелить, зависит его дальнейшая судьба в разведке. Ходили слухи, что им нужно будет казнить преступника. И у каждого будет свой преступник, и так далее и так далее.
На самом деле все оказалось гораздо проще.
Раглан вывел их на нулевую линию, где до первого эшелона и линии боевого соприкосновения оставалось совсем немного. Немцы всегда старались убирать тела погибших. Но иногда их было слишком много, а убрать трупы быстро под постоянным огнем нельзя. Советские солдаты стреляли в тела убитых. Патроны нужно было экономить, но на тот момент недостатка в боеприпасах у них не было. И тогда Семен понял, что сможет убить немца, потому что увидел дом. У самой линии. Обычный простой дом. Но там было окошко, теперь уже ослепшее навечно. И там, за разбитым стеклом, висела белая тюлевая занавеска, стояла герань. Почему-то горшок уцелел, и она еще цвела, несмотря на то что вокруг была зима, лежал снег, и Семен очень хорошо запомнил это. Полусгоревший дом, одной стены нет. И это окно. Тогда он понял, что будет рвать зубами за свою землю, за такие вот дома и тех, кто теперь навсегда останется в земле.
– Думай лучше о той жизни, что впереди, что дома тебя сейчас ждет. Сваришь картошки, чай заваришь. Потом можно и спать завалиться, – предложил Афанасий Федорович.
Они жили рядом, через две улицы. Старому рядовому досталась квартира попроще, на первом этаже, но зато с уютным палисадником. И он уже планировал, что посадит весной.
– Нет-нет. Просто вспомнил, с какой радостью и азартом Тамара пересматривает разные не самые приятные картинки в справочниках, – отшутился Семен.
Они шли по дороге, привычно уже кивали дозорным и показывали удостоверения и разрешения находиться на улице после наступления комендантского часа. Просто два солдата идут
– Ты вот что. Не надумай там себе ничего. Тамарка ждет мужа, – неожиданно сказал Афанасий Федорович и добавил: – Каждый день про него говорит.
– Да, я знаю. У меня тоже есть невеста. В Крыму осталась. Вот немного все успокоится, и перевезу ее сюда, – и соврал и не соврал одновременно Серабиненко.
Невесты не было. Была молодая женщина, которую он любил и в которую верил. Верил, что когда-нибудь он в самом деле предложит ей переехать к нему. Но вряд ли. Она был молодым капитаном, шифровальщицей, и с ней он случайно пересекался всего пару раз.
Может быть, когда-нибудь Катерина и ответит согласием на его предложение, но до этого надо еще дожить. А вот про мужа Тамары он мог рассказать много. Но не расскажет никогда, потому что теперь дело мужа добровольной помощницы Серабиненко надежно спрятано под грифом «Совершенно секретно». Как и само тело предателя, которого расстреляли сразу после того, как удалось его поймать. Тот день Семен помнил очень хорошо. Знал он и о том, что у предателя было не меньше трех или даже четырех, если считать Тамару, жен в разных подразделениях и на разных фронтах. И много чего еще мог рассказать. Например, как один человек воровал целыми вагонами и перепродавал то, чем снабжали военных. Как уходили налево продукты, необходимое снаряжение и многое другое. Эту гнусь нельзя было даже сравнить с пауком, раскинувшим сети. Это было мерзкое подлое насекомое, раздавить которое было правильным делом.
А Тамара об этом никогда не узнает. Это был подарок для нее полковника, которого она спасла в госпитале, у постели которого сидела ночами. Он тогда хорошо ее запомнил. И смог пойти на небольшое должностное преступление, с молчаливого попустительства начальства. Имя жены предателя исчезло из всех документов. Благо расписались они уже во время войны, путаница в документах и все прочее. Скажут потом, что погиб на фронте или пропал без вести. Время лечит. Привыкнет.
А может быть, дело ей найдет какое поинтереснее. Не должна такая женщина всю жизнь копаться в трупах.
– Она же была хорошим врачом, кстати. Многие жизни спасла. Не знаешь, почему пошла в прозекторскую? Могла же в госпиталь, там бы и руки ее, и знания пригодились бы.
Афанасий покачал головой:
– Ранение. Тремор рук. Может только резать, а оперировать уже нет. Боится, что загубит кого. А когда ей заведование предложили, она отказалась. Сказала, что не может больше брать на себя ответственность за чужие жизни. Слишком многих не успела спасти на войне, да и хватило ей этого там. Но на самом деле не успела спасти всего одну. Между нами.
– Само собой.
– Девчонка у них была санитаркой. Тамара тогда была в Инкерманских штольнях в госпитале полевом. По ночам, чтобы не спать, они даже не садились, стояли все время. Вот девчонка там была одна, и она не рассчитала. Они же там знаешь как питались? Сахаром и вином. Другого ничего не было. А у нее болезнь была какая-то по крови. Нельзя ей было ни вино, ни сахар. А никто не знал, а она сама и не сказала. Тамара так и винит себя, что проглядела, говорит, что можно было эту болезнь определить и она бы заметила, врач-то опытный, а все больные вокруг другие были, она просто не успевала взгляд на своих кинуть. Так девчонка та и умерла. Во время очередного дежурства стоя просто осела на землю. Тамара подошла к ней, а она уже мертвая. И судя по тому, что она там увидела, уже была мертвая. Просто стояла у стеночки между столом и стенкой. И сразу и не заметили. Она в кому впала сначала, а потом умерла.