Ядовитое кино
Шрифт:
Шурка Горохов сидел, ссутулившись, и был явно настроен на реванш. Он то и дело чесал затылок, яростно двигал ферзя и не особо успешно разменивал пешки. Евсеев молча оборонялся, казался спокойным, но Зверев тут же понял, что это неспроста. Любому мало-мальски опытному шахматисту было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что Евсеев готовит не в меру горячему сопернику ловушку.
– Финита ля комедия, братцы! Пришло время поработать, – рыкнул Зверев.
– Что? – не отрывая взгляда от доски, прогнусавил Шура.
Подойдя
– Ты что, самоубийца? Куда же ты лезешь?
– Василич! – взревел Евсеев. – Ну кто тебя просил, он же уже почти попался!
– Кто попался? Я? – Шура еще сильнее пригнулся к столу и стал чесать затылок. – Подожди… Так я же…
Зверев взял в руки белого ферзя и тюкнул им Шуре в темечко.
– Говорю же, убрали цацки – и слушаем!
Все тут же уставились на майора.
– Итак, худшие предположения сбылись – несколько часов назад в городской больнице скончался режиссер Качинский! Все указывает на злой умысел, и нам поручено найти его отравителя!
– А его точно… того? – все еще таращась на шахматную доску, поинтересовался Горохов.
Зверев снова тюкнул Шуру по голове.
– Точно того или не того, я не знаю! Но если ты не оторвешься от своих шахмат, я тебя…
Шура тут же вскочил.
– Конечно-конечно! Какие уж тут шахматы, товарищ майор, я вас внимательно слушаю…
Спустя пару минут кабинет опустел. Веня в сопровождении стажера поехал в областную больницу поговорить с персоналом. Евсееву с Гороховым в сопровождении нескольких оперов из угро и кинолога Гены Логвина предстояло, уладив все процессуальные вопросы, провести в общежитии, где разместились московские гости, масштабный обыск.
Когда Горохов предположил, что деятели кино наверняка будут препятствовать обыску, Зверев посоветовал Шуре соврать, что, по имеющимся у следствия данным, не исключены повторные случаи отравления.
– Говори всем, что рицин – очень страшный яд! Так что помощь следствию – в их же интересах, – подытожил майор.
Сам же Зверев, учитывая его сегодняшнее состояние, и, как это у него обычно было принято, сильно утруждать себя не стал. Единственное, что он все-таки сделал, – это увел Головина в допросную и заставил толстяка написать список всех его коллег и подробно описать наиболее значимые события последних дней, которые могли быть полезны следствию.
После строгого внушения Зверев оставил Головина в одиночестве, а сам направился в столовую авторемонтного завода. Похлебав кислых щей и выдув три стакана компота с абрикосами, Зверев явился в дежурную часть и с молчаливого согласия дежурного по управлению старшего лейтенанта Лысенко прикорнул на диванчике в комнате отдыха дежурной смены. Там он проспал добрых три часа, после чего ему заметно полегчало.
Проснувшись, слегка опечаленный тем, что во время сна сильно помял брюки, Павел Васильевич умылся и вернулся
– Василич, где ты ходишь? Мы уже целых полчаса тебя дожидаемся, – воскликнул Костин.
Зверев посмотрел на часы и устроился за столом:
– Что значит – где? Я со свидетелем работал.
– Это которого Арсением Ивановичем зовут?
– Чего?
– Я говорю про Головина! Про директора картины!
– Ну да!
– Вот. – Веня протянул Звереву объяснения и список московских гостей. – Тут вся съемочная группа и актеры. Всего тринадцать человек.
– Роковое число!
– Я бы не стал исключать из числа подозреваемых и самого директора.
Зверев бегло прочел список.
– Я, как ты знаешь, не суеверный, но пусть лучше будет четырнадцать. Итак, четырнадцать! Шесть из них – женщины.
– Намекаешь на то, что яд – оружие женщин? Ну хорошо, список я вижу, а где сам четырнадцатый подозреваемый, наш директор картины?
– По его словам, он целых два часа в допросной просидел, сильно возмущался, так что я его отпустил.
Зверев нахмурился:
– Напрасно.
– Это почему?
– Потому что он после смерти Качинского наверняка помчится в свою Москву искать нового режиссера, а мы его даже толком не допросили.
– Так я думал…
– Ладно! Черт с ним, с этим директором! Что сделано, то сделано. – Зверев, в душе признавая собственную вину, бегло просмотрел исписанный неровными каракулями листок и убрал его в стол. – Итак, чем порадуете?
Веня тут же затараторил:
– Первым делом мы, как и следовало, посетили больницу. Врач, ведущий Качинского, тут же подтвердил факт отравления. При этом он рискнул предположить, что отравили нашего режиссера каким-то там рицином.
– И что это такое? – уточнил Зверев.
– Белковый яд растительного происхождения. Он в шесть раз ядовитее, чем цианистый калий, – тут же вмешался Игорек. – Рицин изготовляют из обыкновенной клещевины.
– А клещевина – что такое?
– Маслянистое декоративное растение. Все его части ядовиты и опасны для человека и животных.
Зверев вопросительно посмотрел на Костина:
– Это все вам доктор рассказал?
– Какое там? – возмутился Веня, кивнул на Комарика и оскалился: – Этот вундеркинд и без доктора все знал, еще и врачей поучать пытался.
Зверев повернулся к стажеру и наморщил лоб:
– Вам что, все это в школе милиции рассказывали?
Игорек, как это часто у него бывало, поправил очки.
– В специальной литературе прочел.
– Слушай, дружок, ты говорил, что у родителей живешь, а кем они у тебя работают?
– Папа – учитель литературы, мама – библиотекарь.
– Так вот почему ты у нас такой начитанный, – фыркнул Веня.
Зверев махнул оперативнику рукой, предлагая заткнуться.
– Ладно, с папой и мамой разобрались, а теперь скажи, где этот яд берут?