Ядро и Окрестность
Шрифт:
– Как так распахнула, при чем здесь дали?
– То есть очертила горизонт, который заполнится миром.
– Она очертила или он сам его намечает?
– Она. Каждый делает, что может, к чему предназначен. Война собирается в точке, но владеет расстоянием, как стрела, открывая пространство. Мир не открывает, ему указан горизонт, круговая черта. Он постепенно переливает внутрь свое тело, пока не займет весь объем и больше не останется свободного места. А раз круг велик по тяжести минувшей войны, то каждое направление отстоит далеко от соседа. Выбор делать
– Говоришь, не останется свободного места?
– Свободного для развития.
– Оно что же, упирается в предел?
– Это условие его продолжения. Без предела не было бы и самого развития.
– Война открывает пространство, но сама им не пользуется?
– Нет, если вздумает попользоваться, перестанет быть собой. Ведь пространство обнимает разные стороны, в том числе противоположные. Представь себе, вдруг она двинется по расходящимся траекториям, что будет?
– Потеряет силу.
– Вот. Ее разобьют по частям, и наступит мир. Война выходит из точки, высверливая свой путь внутри мира, как пуля сверлит воздух, ни на что больше не отвлекаясь. Главное – создать давление, пробить оболочку. Пробьет – из отверстия хлынет наружу все, созданное мирным трудом поверженного народа. Таково дело войны. Поэтому вперед и только вперед, сохраняя скорость и мощь, собранную в точке. Остатки противника, разорванного на части, будут уменьшаться сами собой, как студень моллюска, вытащенного из раковины. Вообще, чтобы понять целое, нужно свести его к самому простому, – продолжал Максим. – Вещество мы знаем, энергию тоже, она тоньше и подвижнее, но у нее нет цели.
– Если продолжить в эту сторону, что будет еще кроме них?
– Наверно, гораздо более тонкое и быстрое, например, мысль, ведь нет ничего быстрее.
– Война наполнена мыслью?
– Она наполнена переменами и стремится к цели.
– Разве мир не стремится?
– Они делают это по-разному. Война складывает свои перемены. Все они продлевают одна другую так, что последняя упирается своим концом прямо в цель. Ведь она одна. Те тоже вытянуты в линию.
– А мир?
– Не складывает. Каждая его перемена течет в своем направлении.
– Это еще почему?
– У него в запасе пространство – длинное и широкое – одним направлением не заполнишь.
– Просто живет?
– Просто жить нельзя, нужно знать зачем. Мир есть и, когда истощается, посылает войну в область неизвестного и тьмы.
– Так кто из них знает зачем?
– По крайней мере, война знает как.
– Все связывают знание как раз со светом. Разве она свет?
– Свет – это ведь энергия. Энергия от вещества.
– Свет разгоняет тьму, и мы видим.
– Сам свет лишь освещает скрытое во тьме.
– Во тьме что же, нет вещества?
– Какое-то есть, – сказал Максим осторожно, – но его не много, как не бывает и беспросветной тьмы, подобно угольной яме. Иначе она существовала бы сама по себе, не нуждаясь в свете. Мы ведь говорим о тени, сумерках, переходах от солнечной
– По-твоему, с наступлением ночи вещество исчезает? Утро его не находит, а возводит заново, как фанерные киоски на Новый год.
Про себя Максим считал, что так именно и бывает, но вслух не сказал.
– Ночь не совсем тьма, и пустота не окончательное отсутствие всего.
– Тогда что она такое? – Костя проговорил с долей высокомерия.
Но Максим не обиделся.
– Это все разные состояния. Полное пространство набито веществом, пустое – движением. Вещество в нем тоже есть, но рассеянное. Его частицы малы, число их несметно, они могут поглотить какой угодно свет. Ночь покрывает землю знанием, утро – материей.
Костя опустил и сгорбил спину, сумка чертила круг. Он следил за ее медленным вращением и думал. Максим ждал. Он вспомнил работу настольного бильярда. Один шар наносит удар, другой ждет. Оба одинаковы, но один накапливает массу, другой – направление. Чем вернее удар, тем надежнее биток вырастает из массы в целое, вся энергия направления оседает на нем. Слепой удар обращает усилие в ноль.
– Кошки и совы видят ночью, – сказал наконец Костя. Он нащупывал мысль. – Выходит, все хищники ближе к миру идей?
– Люди спят ночью, – сказал Максим.
– А ночные смены?
– Это просто работа, хотя, – Максим поправился, – они еще не отошли от войны, чем дальше от хищника, тем сильнее пахнут травы. Наступит глубокий мир, люди перестанут ходить на заводы в темное время.
Он вспомнил свою тетку, которая возвращалась домой в глухую полночь, даже не знал когда, потому что спал. До него доносились приглушенные разговоры, но он думал, что видит сон.
– Ночная смена, – заговорил он снова, – делает женщину мужчиной, хотя сама по себе она существо дневное. Возбуждая ночь, люди сливаются с войной. Восход солнца собирает мир, тот доволен собой и никуда не спешит. Но со временем все глубже увязает.
– В чем?
– В незнании. Его становится слишком много. Круг заполнен, непонятно, что делать дальше. Всюду вещество вместо пространства.
– И хорошо. Больше вещества, выше темпы восстановления, таких, как у нас, ни у кого нет.
– Ну да, пока мир находится на иждивении войны. Вот и надо взглянуть на все из будущего, как если бы они уже разошлись.
Иждивенками были старухи – на пенсию не проживешь. Он легко запомнил это слово.
– Восстанавливают заводы, – продолжал он, – дома еще нет. А ведь мир состоит из них. Ты заметил, дни становятся длиннее?
– Так всегда бывает с весны на лето. Земля поворачивается к Солнцу той стороной, на которой мы.
– К Солнцу – каждый год, а к миру – только после войны, – добавил Максим.
– Они что, оба на смене времен?
– Бомбу сбрасывают, земля встает до небес, настоящее затмение, не надо никакого закопченного стекла. Люди сидят в подвалах. Да и комендантский час укорачивает день. Сейчас можно гулять по вечерам. Ночью пока еще страшно, особенно рядом со скелетами домов.