Ядро ореха
Шрифт:
Горячо сказал Мубаракша, пожалуй, покрепче даже старого плотника Ахунзяна. И словам этим, идущим от самого сердца, народ высказал большое одобрение — долго не смолкали в зале аплодисменты, грохотали сплошным бушующим шквалом. Вскочил было с места парторг Тавилов, заговорил, но речь его текла вяло и сбивчиво: он явно растерялся. Блеснул вновь ораторским талантом Байназаров — напрасно, ничто уже не могло поколебать убежденных в своей правоте колхозников. Пробовали голосовать еще раз, но, как и в начале собрания, получилось смеху подобно: шестеро «за», пятьсот «против», ну, куда это годится?..
И вот тут-то меня насторожило поведение Байназарова, направленное теперь, по всему, в обход непоколебимого «своевольства»
Халик же вдруг поднялся и протянул руку, успокаивая народ; в нахлынувшей тишине он заговорил негромко, тепло и очень доверительно обращаясь к колхозникам. До меня с трудом дошел смысл сказанного им: он заявил, что на самом деле смертельно устал, болен, и просил собрание освободить его от работы. Что за чушь?.. Ах ты господи, ну конечно же! Это, разумеется, Байназаров, видя, что дела принимают совершенно неожиданный и для его авторитета оборот, не нашел иного выхода, как уговорить поддержать решение райкома самого Саматова.
Обращение председателя к колхозникам вызвало в зале великое недоумение. Народ ошарашенно заколебался: отпустить — так ведь нужен колхозу Саматов, очень нужен; а не отпускать — видно, чем-то крепко не угодил Саматов, все одно будут привязываться.
Пока мужики трудно и без особого толку раздумывали, слово перехватили женщины. И здесь уже заговорил не разум, а женское сердце, полное бесхитростной любви и жалости. Выступала вдовая тетка Мубина, которой в свое время пришлось немало помучиться с водоплавающей, не тем будь помянутой, птицей.
— Ну, мужики, до чего бестолково время ведете, глаза бы мои на вас не глядели, — говорила она, всплескивая руками. — У амбара вон хлеб горит! Кто за него отвечать будет? Клевер весь загубили, перепахать заставили. Кому за это отвечать?! Скотина, бедная, без кормов осталась, кто виноват? Спасибо Саматову, что терпит, бедняга, такое. Я на его месте давно бы от нас сбежала либо удавилась бы от огорченья!
Зал словно вымер — такая наступила тишина. Расколол ее нервный голос Тавилова.
— Что же вы предлагаете?
— А не мучить Саматова и дальше; оформить ему прямо сейчас, вот тут вот, двухмесячный, к примеру, отпуск. На износ же работал человек, понимать надо! Сам даже говорит, болею, мол, — оно ведь и правда, болеет. Такой председатель, как он, ну, разве лег бы в больницу во время уборки? Пускай поезжает на Кавказ либо в Крым, отдохнет там как следует и будет как новенький, будет работать по-прежнему на совесть. А разбрасываться таким человеком, как Саматов, — это дурость! Вот!
Предложение тетки Мубины гулом одобряющих голосов охотно и облегченно подхватил весь зал. И лишь двое в этом зале держались другого мнения: по своим соображениям секретарь райкома Байназаров и по убедительной просьбе Байназарова — муж мой, Халик Саматов. Секретарь райкома в тот день окончательно выбился из сил, пытаясь переубедить дружных в отпоре колхозников, парторг Тавилов тоже посерел от усталости и длительного неловкого положения; но обе стороны продолжали, хоть и вяло, пререкаться и спорить вплоть до семи часов вечера. И тогда опять поднялся чудак мой Саматов:
— Товарищи, у меня к вам одна-единственная просьба. Освободите меня от должности, честно вам говорю. Все-таки за плечами у меня война, ранения тоже есть, устал, товарищи. И после войны ведь семнадцать лет прошло, а я, по существу, не отдыхал ни единого дня. Вот приехал к вам молодой товарищ, выпускник сельскохозяйственного института, энергичный, знающий товарищ, да и колхоз ему достается не тот, что мне. Колхоз у нас теперь богатый, миллионер. Вместе и будете его вести, уверен — справитесь. А у меня уже пороху не хватает, порастерял,
Слово взял комбайнер Габдулла Маликов, бригадир механизаторов, человек, который когда-то крепко помог Саматову, согласившись получать натуроплату не с гектара, но с центнера:
— В самом деле, товарищи, чего мы мучаем тут Халика Габдрахманыча? И впрямь, наверно, устал, не машина же он, ей-богу! Так и пойдем навстречу: освободим его от должности, раз просит. Напишем от имени колхоза горячую благодарность в трудовую книжку пусть спокойно отдыхает. Кто-кто, а Саматов это заслужил. Только райкому одно условие: никаких взысканий Халику Габдрахманычу! Если согласны, то пусть товарищ Байназаров поклянется нам, что сдержит свое обещание.
Как же товарищу Байназарову не согласиться? И был он .вынужден утвердительно ответить в лице Маликова всему собранию, конечно, очень дипломатично, обходительно и не теряя достоинства:
— Ну, что ж, товарищи, рад, что вы в конечном итоге поддержали решение бюро райкома. Что касается взысканий Саматову, могу сказать вам: если бы мы собирались предпринимать что-либо в этом плане, то уже на бюро решили бы этот вопрос. Как видите, этого не случилось, поэтому и в дальнейшем можете быть спокойны. А новый ваш председатель, Загит Кутдусов, человек, полностью отвечающий самым строгим требованиям, ибо, разумеется, плохого мы бы вам рекомендовать не стали... — и он рассказал колхозникам всю недолгую и чистую биографию Загита Кутдусова. Да, в финале собрания Байназаров обещал оказать в строительных работах колхозу всестороннюю помощь, например, найти материалы сверх всяких нарядов...
И, наконец, около десяти часов вечера, освободив председателя Саматова от должности и избрав на его место Кутдусова, медленно и молчаливо разошлись.
Случись это хоть на год раньше, я бы только обрадовалась, даю вам честное в том слово! Еще бы: навек избавиться от председательских мучительных забот, разве не этого я желала своему мужу! Пора и о себе позаботиться. Именно так рассуждала бы я всего лишь год тому назад. Но удивительно: сегодня меня будто подменили. Я уже не думаю о теплых местечках для Саматова, душа моя горит — я жажду высшей справедливости. Халика обидели, это нечестно! Это против совести! А он, он — впервые в жизни — поступился правдою, поступился своими основными принципами. «Я не согласна. Я не согласна. — мысленно обращалась я к Байназарову, — понятно вам?! И я этого так не оставлю. Слава богу, дорожка в обком мне знакома — пойду, пробьюсь к самому первому, но Халика отстою. На этот раз от меня так просто не отделаются! На этот раз я хлопочу не о себе, и поэтому я во сто крат сильнее...»
Втайне от Халика я действительно начала собираться в дорогу. Однако оказалось, что есть люди порасторопней, понаходчивей меня. Протокол того колхозного собрания был переслан почтою прямо в обком. Не прошло и недели, как Халика вызвали в Казань, к секретарю обкома. И с кем он там первым делом встретился, как вы думаете? Конечно, с Байназаровым!
Секретарь обкома, кстати, крепко отчитал и того и другого:
— Оба виноваты! Вы, товарищ Байназаров, в самую горячую пору оторвали руководителя колхоза — и хорошего руководителя! — от работы, с народом вели себя не по-партийному, вам за подобную близорукость придется ответить персонально. А вы, Халик Габдрахманович, номенклатурный работник. Народ вашу работу оценил по достоинству, надо было оставаться на своем месте, не подводить зазря колхозников. Конфликт этот мы бы разрешили, конечно. Ну, ладно, дело, как говорится, сделано, назад не воротишь — а вам теперь поручим другой прикамский колхоз. Опыта у вас предостаточно, закалку, получили вот неплохую. Отдохните с месячишко и принимайтесь. О «Красной заре», однако, не забывайте, помогать ей остается также вашим долгом...