Ядвига и Тамариск
Шрифт:
— Да, пожалуйста, — сказала Тамара.
Христофор пробурчал что-то невнятное.
— Спасибо, мы глубоко растроганы, — сказал Роберт.
Когда они распрощались, Георгий сказал:
— Как видишь, Арсений очень обаятельный. Неудивительно, что я попал под его влияние.
— Всё-таки это нехорошо, что ты тогда не работал.
— Да уж, хорошего ничего.
— Ещё надо очень и очень подумать, стоит ли принять его приглашение, — задумчиво сказал Роберт.
— Тем более в этом Христофоре я не ощутил
— А жена его очень милая дамочка.
— Он, наверно, обиделся, что ты назвал её дочерью.
— Я ему польстить хотел, — сказал Роберт. — Иначе бы я её назвал внучкой.
— И сестра у неё красивая девушка. Какие глазки!
— Хорошие глазки. Но интересно, какой у неё голос.
— Удачно вышло, что они не идут в «Прибой», — сказал Георгий.
— Христофор боится выводить её на люди, — объяснил ему Роберт.
— Это понятно, но я не о том, — сказал Георгий. — Ты ведь помнишь, в «Прибое» работает Галя. Она бы стала переживать.
— Прекрасно, что ты об этом думаешь, — сказал Роберт.
Очередь у окошка пришлось занять снова.
Когда она наконец подошла, Роберт обнаружил, что оставил паспорт дома.
— Невезенье, — сказал он.
— Да, обидно.
— Ничего, завтра зайдём.
— Можно? — раздался голос Георгия.
— Прошу, пожалуйста, — отозвался Роберт.
— Я думал, ты уже встал, — сказал Георгий, входя.
— Как раз собираюсь, — сказал Роберт.
— Ты работал, я тебе помешал.
— Ничего, всё равно пора подниматься.
— Я подумал, что ты собирался на почту, — сказал Георгий.
— Да. Может быть, пришёл перевод.
— Ты ведь ждал и письма?
— И письмо должно быть.
Роберт подошёл к рукомойнику, ополоснулся и начал бриться.
— Нас сегодня вечером ждёт Арсений, — сказал Георгий задумчиво.
— Да, сегодня вечером он нас ждёт, — кивнул Роберт, вытягивая перед зеркалом шею, чтобы удобнее было пройтись бритвой.
— Но я не убеждён, что туда следует идти, — сказал Георгий.
— Семь раз надо отмерить, — сказал Роберт веско.
— Дело даже не в Христофоре, — объяснил Георгий, — хотя я в нём и не чувствую искренности.
— А в ком же дело?
— Ты понимаешь, я как-то опасаюсь Арсения. Чтобы он не выбил меня из колеи.
— Ну поскольку я с тобой, тебе нечего опасаться.
— Не будь тебя, я бы сразу сказал ему, что занят, — сказал Георгий.
Роберт продул бритву и надел свежую сорочку.
— Очень надеюсь, что перевод пришёл.
— Да, это было бы очень кстати.
— Тем более, если мы к ним пойдём, неудобно являться с пустыми руками.
— Естественно, — согласился Георгий. — Как работалось?
— Боюсь сглазить, — сказал Роберт, — но, как будто мелькнула одна идея.
Георгий радостно пожал ему руку.
— Я уже
— Нет, нет, об этом говорить ещё рано. — Роберт проявлял осторожность. — Это ещё только намёк.
Они вошли в здание почты.
Перевод Роберту был, а письма не оказалось.
— Вот видишь, — сказал Роберт, — письма нет.
— А перевод от кого?
— Перевод от матери.
— Почему же Нонна не написала? — поинтересовался Георгий.
— Да уж верно, на что-нибудь дуется, — пробурчал Роберт.
Георгию захотелось его утешить.
— Ничего, — сказал он. — Письмо придёт. На этом этапе перевод важнее.
Приятели вышли на набережную и зажмурились. Облака, застилавшие небо, разошлись, солнце золотило крыши и стены. И море точно щурилось под прикосновением света, тёмно-зелёные складки мягко обозначались на его поверхности. Из винного подвальчика доносились шумные, перебивающие друг друга голоса, а из магазина грампластинок неслась мелодия.
— А где-то дождь и слякоть, — сказал Георгий восторженно.
— Где-то даже снег, — сказал Роберт. — И, может быть, даже собачий холод. Не умеют люди ценить солнце.
— И вообще даров природы, — обобщил Георгий.
— Люди любят дёргать друг друга, им не хватает теплоты.
— И доброжелательности, — добавил Георгий.
— Особенно это относится к женщинам, — сказал Роберт. — Ну что ей стоило черкнуть несколько слов? Я ж не прошу написать диссертацию.
— Ты очень переживаешь, — покачал головой Георгий. — Я просто в тебе узнаю себя. Если я привяжусь, я мучаюсь.
— Я живу с открытой душой и не признаю этих штучек, — пояснил Роберт, — у неё много достоинств, но характер нелёгкий. Когда бы ты ни вырвался к ней, она тебе непременно скажет: «Я не хочу сидеть в четырёх стенах». Слушай, Георгий, мне не семнадцать, чтоб ходить по улицам. Мы взрослые люди.
— Может, ей хочется и ресторан? — спросил Георгий.
— В ресторане я могу посидеть с Манаджаровым. Неужели она не в силах понять, что, если уж я к ней прихожу, прерывая творческую работу, бросаю друзей, дела, обязанности, то, значит, мною владеет потребность домашнего уюта, пристанища, чего-то истинного, изолированного. Хочется другой атмосферы.
— А ты объясни ей, как ты занят.
— Десять тысяч раз объяснял.
— Она должна бы ценить твоё отношение.
— Каждый нормальный мужчина так скажет, — у Роберта был огорчённый вид, — но для женщин не существует логики.
— Трудно с ними, — сказал Георгий.
— Вдруг она захотела ребёнка, — Роберт пожал плечами, — говорит, это — право женщины. Я полгода ей объяснял: так нельзя, должно быть чувство какой-то ответственности. Материнство — это серьёзная вещь. Куда там! Она меня даже не слышит.