Яковлев А. Сумерки

Неизвестно

— Вы давали разрешение на публикацию статьи?

Да.

— А где вы в это время были?

— В больнице.

— Если в больнице, то должны были лечиться, а не руко­водить отделом, тем более что в отделе есть человек, который отвечает за его работу.

Затем Суслов спросил меня:

— А вам звонил Дмитрюк, когда давал согласие на публи­кацию ?

— Нет.

— Товарищ Дмитрюк, как же вы можете работать в ЦК, так грубо нарушая партийную дисциплину?

Затем, обращаясь к Московскому, Суслов спросил:

— Товарищ Московский, это правда, что вам не рекомен­довали

печатать статью?

— Да. Но вопрос принципиальный, и я счел возможным посоветоваться с товарищами из Секретариата товарища Брежнева.

Тут Суслов совсем рассердился.

— Постойте, а кому ЦК поручил оперативное руководст­во печатью? Насколько я понимаю, отделу пропаганды. В чем дело, товарищ Московский?

Об этом заседании Секретариата долго вспоминали в ап­парате ЦК. Состоялся своего рода показательный урок. Сус­лов напомнил номенклатурной пастве, кто есть кто в партии. Брежнев побаивался Суслова, но верил ему, может быть, больше, чем другим. Когда предварительно решали, кем за­менить Хрущева, упоминалась и фамилия Суслова. Но он от­казался и поддержал Брежнева. Такое не забывается. По той же причине Суслов нередко принимал самостоятельные ре­шения.

В конце заседания Суслов заявил: «Вы, товарищ Москов­ский, имейте в виду, что в партии одна дисциплина для всех и вы обязаны ей следовать. А вам, товарищ Дмитрюк, надо сменить место работы». Так оно вскоре и случилось.

Несмотря на то что Брежнев устраивал всех, закулисная борьба не утихала. Если говорить об общей фабуле но­менклатурной возни, то я помню, что в аппарате жужжала, как муха, идея о том, что во главе страны должен стать Ко­сыгин — тогда Председатель Совета министров. Спокой­ный, неразговорчивый человек. Профессионален, деловит. Ему с трудом удавалось играть роль лояльного брежневского соратника.

Как-то я привез из Канады министра иностранных дел Шарпа. На встречу с Косыгиным пришлось лететь в Пицун­ду, где он отдыхал. Перед встречей Алексей Николаевич при­гласил меня пройтись по берегу, чтобы послушать информа­цию по Канаде, в которой он незадолго до этого побывал.

Я рассказывал, он внимательно слушал. Задавал вопросы. Сказал мне, что знает о моих хороших отношениях с премье­ром Канады, жена которого, Маргарет, переписывалась с до­черью Косыгина Людмилой.

...Берег моря, тишина, мы одни, течет спокойная беседа... Казалось, можно откровенно поговорить не только о Кана­де — но и о положении в своей стране... Я маялся, все по­рывался начать настоящий разговор, но так и не решился. Что-то сдерживало. Да и Алексей Николаевич был скуп на слова.

Помимо ориентации на Косыгина, существовал и другой фронт — молодежный. Так называемая «молодежная груп­па» видела во главе партии Шелепина. В аппарате, и не толь­ко в центральном, активно «обсасывалась» информация из Монголии. Там побывала партийно-правительственная деле­гация во главе с Шелепиным. Одно из застолий, видать, было особенно обильным. Упившись, провозгласили тост за буду­щего генерального секретаря Шелепина. Тем самым судьба молодежного клана была предрешена. Но Брежнев дал им возможность «порезвиться» еще какое-то время и проявить себя не только в застольях, но и в более трезвой обстановке.

Вскоре состоялся

пленум ЦК. Со своим заведующим Сте- паковым я шел пешком со Старой площади в Кремль. В ходе разговора он буркнул: «Имей в виду, сегодня будет бой. С Сусловым пора кончать. Леонид Ильич согласен». В кулу­арах, еще до начала пленума, ко мне подошел Николай Его- рычев — первый секретарь Московского горкома КПСС — и сказал: «Сегодня буду резко говорить о военных, которых опекает Брежнев». Я не советовал Николаю Григорьевичу выступать на эту тему, сказав ему, что аудитория еще не го­това к такому повороту событий.

— Нет, я уже решил. Вот увидишь, меня поддержат.

Егорычев произнес хорошую речь, острую, без оглядок. Он критиковал министра обороны Гречко за бездарное учас­тие в арабо-израильской войне, за дорогостоящую и неэф­фективную противовоздушную оборону, в частности, Моск­вы. Имелись и другие острые пассажи. Но главное было не в этом. Партийных иерархов больше всего насторожил агрес- сивно-наступательный тон выступления.

Оратору на всякий случай слегка поаплодировали. Все ждали реакции президиума пленума — таковым по традиции всегда было Политбюро. Там заметно суетились, забегали по­мощники и чиновники из общего отдела.

Я сидел и переживал за храбреца, ждал речей в его под­держку, но их не последовало. Наутро выступил Брежнев с критикой Егорычева. Естественно, что, получив такую «вы­сокую команду», выступающие начали говорить о том, что атака против военных принесет только вред обороноспособ­ности и авторитету вооруженных сил. Егорычева вскоре ос­вободили от работы. Сначала послали в какое-то плодо- во-овощное министерство. Он и там стал проявлять деловую активность, что тоже не понравилось. Тогда его направили послом в Данию.

Вскоре освободили от работы заведующего нашим отде­лом Степакова, тоже причисленного к «молодежной группе». Как мне потом говорили, я был тоже в списке людей, кото­рых «молодежная группа» якобы намеревалась использовать в будущем руководстве. В каком качестве, не ведаю. Об этом мне сказал, сославшись на Микояна, первый заместитель председателя Гостелерадиокомитета Энвер Мамедов, впос­ледствии уволенный с работы по настоянию Лигачева.

Хотел бы обратить внимание на то, что главными дей­ствующими лицами «малого заговора», если был таковой, оказались Шелепин — перед этим председатель КГБ, Степа­ков — бывший начальник УКГБ по Москве и Московской области, Месяцев — следователь по особо важным делам еще при Сталине. Все из спецслужб. Что касается Егорыче­ва, то он, скорее, был человеком, разделявшим позиции Ко­сыгина. Вскоре были освобождены со своих постов и менее значительные работники номенклатуры из окружения Ше­лепина.

Конечно, расстановка политических сил, о которой я пи­шу, не могла быть постоянной. Как и раньше, еще со времен Ленина, разные группы и группочки то возникали, то исчеза­ли. Бесконечные склоки, доносы и подслушивания, клятвы в вечной дружбе и верности, которых не было и не могло быть в политике. Этикой и не пахло, моралью — тоже. Лицемерие и предательство были ведущими принципами политического поведения правящей элиты. Взаимная ненависть снова вы­плеснулась наружу в условиях нового витка драки за власть.