Яковлев А. Сумерки

Неизвестно

В период акционирования в «Останкино» случилась беда. Убили Влада Листьева — талантливого журналиста, только что назначенного генеральным директором новой компании, названной ОРТ. Событие произвело на общественность оше­ломляющее впечатление. Многие каналы телевидения пре­кратили передачи. С утра до вечера на экране — портрет Листьева. В эти нервные дни я особенно остро почувствовал свои ошибки в кадровой политике. Некоторые начальники на телевидении при поддержке извне всячески накаляли об­становку. К эфиру в тайне от меня подготовили передачу, полную истерики, в которой подчеркивалась прежде всего вина президента в смерти Листьева. Об этой передаче я уз­нал в последний момент перед эфиром. Успел переговорить с ведущим Сергеем Доренко

и попросить его смягчить по возможности запланированную истерию. Надо сказать, он сделал все возможное, чтобы утихомирить базар. Создава­лось впечатление, что кому-то было выгодно отвести общест­венное внимание в сторону от действительных виновников трагедии.

В этой до предела взвинченной обстановке приехал в «Ос­танкино» президент страны. Я воспользовался случаем и спросил Ельцина, почему до сих пор не подписан указ о борьбе с фашизмом. Он повернулся к своему помощнику Илюшину и спросил его, в чем тут дело. Тот ответил, что до сих пор Академия наук не дала научное определение фашиз­ма. Вскоре указ был подписан, но правоохранительные орга­ны откровенным образом просаботировали его.

Ельцин был явно не в духе. Когда вышел к микрофону, видно было, что говорить ему стоило большого напряжения. Аудитория тоже заняла неоправданно агрессивные позиции. Контакта с аудиторией не получилось. Предвзятость журна­листов была очевидной, я полагаю, заранее организованной. Ельцин на глазах у присутствующих, а значит, и всей стра­ны, подписал указы о снятии с работы двух руководителей правоохранительных органов Москвы, что не успокоило аудиторию.

Меня, как руководителя «Останкино», обвинили в том, что я не проявил необходимой чуткости, поскольку отказал­ся прервать телевизионные передачи в знак протеста против убийства. Однако до сих пор я уверен, что убийство Листье­ва не было связано с его журналистской деятельностью. Ме­ня встревожило и то, что некоторые телевизионные и около- телевизионные работники явно торопились с выдвижением разных версий, искусственно привязанных к телевидению, скажем, рекламной версии, как бы блокируя другие вариан­ты причин убийства. Впрочем, следствие до сих пор не за­кончено.

Эти суматошные годы были связаны не только с телевиде­нием и радио. Я был членом Конституционного собрания, ко­торое работало над проектом новой Конституции России. Чрезвычайно интересная работа и в личном плане, особенно учитывая то обстоятельство, что я руководил рабочей груп­пой по подготовке Конституции еще при Брежневе. В новой обстановке наслушался столь разных, часто противополож­ных точек зрения, что голова шла кругом. Особенно поляр­ными оказались мнения о том, какой должна быть Россия — парламентской или президентской республикой. Я выступал за парламентский путь. Однако опыт последующих лет пока­зал, что я ошибался. Составы государственных дум оказались такими, что, будь они решающей инстанцией власти, мы бы уже по многим параметрам вернулись во вчерашний день, который большевики переименовали бы в «завтрашний».

Именно в этой связи хотел бы выделить главное, что су­мел достичь Борис Ельцин, — это принятие Конституции России, конституции подлинно демократической, вобравшей в себя лучший опыт международного конституционного пра­ва. Не приходится удивляться, что разные оппозиционные силы не раз пытались под разными предлогами пересмотреть Конституцию, чтобы изменить ее характер. На мой взгляд, нам надо сначала научиться неуклонно исполнять действую­щие конституционные правила, а уж потом думать о допол­нениях (но не изменениях) к ней.

Полагаю нужным упомянуть еще об одном весьма сущест­венном моменте в жизни страны, особенно важном с точки зрения нынешнего кризиса отношений власти с бизнесом. Группа из тринадцати ведущих банкиров, пригрозив кошель­ком, обратилась с призывом к главным противоборствующим силам, то есть к власти и коммунистам, «объединить усилия для поиска политического компромисса». В сущности, эта бы­ла заявка на власть, ибо все обращение было

построено так, что есть «третья сила», которая может «поставить на место» противоборствующие стороны. Радетели «нового порядка» договорились до того, что «растаптывания советского периода истории России должны быть отвергнуты и прекращены». Ошеломляющее заявление! Они, банкиры, видите ли, «пони­мают коммунистов». Эти и некоторые другие пассажи, види­мо, служили в качестве мостика к «обиженным большеви­кам», если последние победят на президентских выборах.

В «Обращении» банкиров далее утверждалось, что в слу­чае победы любой из сторон произойдут всякие страшные вещи, а в итоге победит ни чья-то правда, а дух насилия и смуты, а это может привести к гражданской войне и распаду России. К таким рассуждениям и приклеивался призыв объ­единить усилия в поиске стратегического компромисса, спо­собного предотвратить острые конфликты, угрожающие рос­сийской государственности. Полный бред, опасный бред!

Обращение ошеломило меня. Я понимал, что наш бизнес еще политически младенческий, он сам полез под топор, по­этому видел срочную необходимость предостеречь его от са­мой мысли прыгнуть во власть. В моем письме, опубликован­ном в газете «Известия» 22 мая 1996 года под заголовком «Банкиры и большевики», я достаточно резко оценил этот шаг, увидев в нем опаснейшую позицию замены власти де­мократии властью плутократии, что в конечном счете приве­ло бы и к поражению не только демократии, но и бизнеса.

Власть как бы не заметила этой попытки братания «новых русских» с большевиками. Но вот коммунисты не промолча­ли, они преподнесли новым политическим игрокам элемен­тарные уроки политграмоты. Первым откликнулся руководи­тель партии, именующей себя «коммунистической». 30 апре­ля в газете «Советская Россия» было опубликовано открытое письмо Г. Зюганова к авторам «Обращения 13-ти». В нем со­держится мягкое согласие на компромисс, но, естественно, на большевистских условиях, то есть на условиях прекраще­ния реформ. В тот же день, 30 апреля, в передовой статье «Правды» расшифровывается понятие компромисса по-боль- шевистски. Газета пишет: «...Не может патриот не проти­востоять компрадору, этому классовому супостату рабоче­го, крестьянина и специалиста, оседлавшему пиявкой эксплу­ататоров своих вчерашних товарищей и коллег... Окаянная жизнь выводит нас под алые знамена уже тем, что Отече­ство разделено на старых и новых русских. И режим стал на защиту вроде бы новых, якобы русских, потому что им без­различно все, кроме их кошелька».

В своем письме я обратил внимание банкиров, что, вероят­но, в целях «компромисса» вам, «классовым супостатам», присваивается звание «якобы русских». Всего-навсего тухлый антисемитский «пустячок». Я искренне сожалею, что мои предостережения оправдались. Избыточная самоуверенность денег не сработала. Список из «13-ти» постепенно тает.

Кстати, однажды на встрече с одним из «олигархов» я пы­тался убедить его, что попытки форсировать влияние на власть могут привести к беде. Власть легко может распра­виться с богатыми, причем опираясь на широкую поддержку людей. Дворцы могут «сгореть», а хижины как были, так и останутся.

— Что Вы, Александр Николаевич, мы же регулярно опла­чиваем соответствующую работу на нас большинства депута­тов и министров.

Сказал собеседнику, что первыми в политике предают те, кому платят. Так говорит опыт прошлого.

Я не смог убедить собеседника. А жаль.

Повторяю, письмо «13-ти» серьезно встревожило меня. Ведь перед контрреволюцией 1917 года российские банкиры в поисках компромисса тоже не жалели денег большевикам. Почувствовав неладное, я в августе 1996 года обратился к российской и мировой общественности, к Президенту Рос­сии, Конституционному суду, Правительству, Генеральной прокуратуре, Федеральному собранию с призывом возбу­дить преследование фашистско-большевистской идеологии и ее носителей. Я писал: