Яковлев А. Сумерки

Неизвестно

Чем могла стать, но не стала «холодная война»? Если со­гласиться с тем определением истоков и сущности «холод­ной войны», какое я попытался сформулировать выше, то не­обходимо сделать вывод, что, пожалуй, впервые в истории причудами мирового развития было создано противостоя­ние, не имевшее практического разрешения, но и держав­шее в своих ядерных тисках обе стороны, как, впрочем, и весь мир. Обстановка кричала: «Думайте, черт побери! Ищи­те выход!» Надо признать, что и в том и в другом политики обеих сторон оказались несостоятельными. Вполне логично в этих условиях и то, что как советология в США, так и амери­канистика в СССР потерпели интеллектуальное банкротство.

Верно,

что по следам кубинского кризиса еще с начала 60-х годов начались переговоры вначале по ограничению и за­прещению ядерных испытаний в трех средах, позднее — по ограничению и сокращению стратегических, а затем и обыч­ных вооружений. Все это было полезно, ставило какие-то пре­делы гонке вооружений, создавало в условиях опасной страте­гической игры хоть какую-то «технику безопасности».

Но одних этих мер было недостаточно. Тем более что, за­мыкая на себе заметные политические и интеллектуальные усилия, эти меры, их разработка и политическое оформле­ние отвлекали, к сожалению, обе стороны от более широкой постановки вопроса: куда и как движется вообще вся систе­ма международного взаимодействия.

Не следует забывать, что как западный мир, так и Россия, хотя и очень по-разному, но во многих отношениях — ре­лигиозном, идеологическом, экономическом, политическом, иных — являются своего рода протуберанцами еврохристи- анского направления мировой культуры и мирового разви­тия. И споры между демократией и тиранией, государством и личностью, капитализмом и социализмом, либерализмом и коммунизмом — все эти споры родились на европейской почве и уже отсюда распространились на все или почти на все общественные отношения современности. Поэтому и «холодная война» должна, на мой взгляд, рассматриваться не только в контексте международных отношений, но прежде всего в контексте исторической эволюции еврохристианско- го мира.

Полагаю, что главная причина взаимного ослепления (я имею в виду как СССР, так и США) — это нараставшая идеологическая нетерпимость в условиях смертельного про­тивостояния. Были, конечно, и экономические причины, но не решающие. Не рискуя впасть в слишком большое преуве­личение, скажу, что «холодная война» была также и совре­менным изданием воистину крестового похода, в котором схватились две крайности, порожденные в свое время евро­пейским развитием и благополучно пересаженные им за пределы Европы: либерализм в его американском варианте и коммунизм в варианте российском, то есть в ленинско-ста- линистском большевизме. Идеологические шоры побуждали любое отклонение от них рассматривать как ересь и доби­ваться полной победы над оппонентом. Кстати, инерция идеологической предвзятости дает о себе знать и сегодня, хо­тя открытие объединенного фронта борьбы с мировым тер­роризмом во многом создает иную обстановку, более близ­кую к реальной жизни.

Что нам дала «холодная война»? Мне кажется, она дала реальные доказательства, что даже самая острая конфронта­ция по самым серьезным проблемам необязательно должна перерастать в военные столкновения. «Холодная война», по­рожденные ею конфликты еще ближе подвинули нас к пони­манию, что абсолютное большинство проблем современного мира, особенно проблем, связанных с развитием, с переме­нами, с положением человека, в принципе не поддаются во- енно-силовым решениям. Это не значит, однако, что таким решениям отныне нет места в политике, напротив, именно сейчас более остро, чем раньше, и встали в повестку дня воп­росы миротворчества. Во-первых, признана неприемлемость применения силы для решения проблем межгосударствен­ных отношений. И во-вторых, началось значительно более глубокое осмысление тех условий, при которых применение силы оправдано, а также разработка практических механиз­мов и процедур

международно-легитимного использования силы.

«Холодная война» подвигла всерьез заняться поиском ме­ханизмов обеспечения и поддержания международной ста­бильности и безопасности. Правда, акцент в этом поиске де­лается на безопасность, к тому же понимаемую в чисто воен­ных и военно-политических аспектах. Стабильность же часто интерпретируется лишь как поддержание статус-кво. На мой взгляд, наиболее эффективным путем объединения усилий по обеспечению безопасности и укреплению ста­бильности является повышение роли ООН, возложение на нее дополнительных функций по умиротворению планеты, по утверждению нового гуманизма, на переоснастке планет­ного корабля на жизнетворящих принципах. Кроме того, когда ось напряжения постепенно размещается по диагона­ли, необходимы срочные усилия по переходу ко всеохваты­вающему диалогу цивилизаций.

Глава восьмая

НИКИТА ХРУЩЕВ

Я не припомню личности, если говорить о политиках XX сто­летия, более противоречивой, со столь трагически раздвоен­ным сознанием. Он умнее и дурашливее, злее и милосерднее, самонадеяннее и пугливее, артистичнее и политически по­шлее, чем о нем думали в его время и пишут сегодня. Мне бы хотелось оставить эту историческую фигуру в контексте того времени, в котором он действовал, а не делать из него политического игрока нынешних дней.

Автор

Моя работа в ЦК КПСС началась при Хру­щеве, в марте 1953 года, сразу же после смерти Сталина. Сначала инструктором в отделе школ. Мне не было еще и тридцати лет от роду. В большинстве своем в отделе работа­ли опытные учителя, в основном женщины-москвички, и го­раздо старше меня. Честные, порядочные люди, не очень-то любящие политику. Она как бы проходила мимо, только иногда тихонько стучалась в двери. Разного рода совещания больше походили на педагогические семинары, чем на со­брания людей, политически контролирующих сферу просве­щения.

Что касается меня, то я почувствовал себя в Москве очень неуютно. Ни знакомых, ни друзей, ни однокашников. Ника­ких «мохнатых лап». Посоветоваться тоже не с кем. У моск­вичей свои проблемы, обсуждают события, знакомые только им, а я как глухой и слепой. Но постепенно втягивался в сум­бурную и нервозную жизнь Москвы, полную бессмыслен­ностей и двусмысленностей, сеющих у провинциала смут­ную тревогу.

Иными словами, по сравнению с моим родным Ярослав­лем жизнь в Москве поражала меня какой-то искусственно­стью. Огромный театр, в котором каждый претендует на ак­терскую должность, а еще лучше на первую роль в каждом переулке, в каждой конторе. Постоянное ощущение, что те­бя вот-вот кто-то или что-то задавит: дом, труба, машина, твой или не твой начальник. До сих пор не люблю ходить по Москве. Изо всех сил стараюсь увидеть красоту московскую, но, видимо, воображения не хватает. Странная имитация жизни в каменных пещерах.

Конкретно о работе в отделе вспомнить особо нечего. Проверки, записки, собрания и прочая канитель. Только вот командировка во Владивосток, о которой я еще расскажу, да еще, пожалуй, поездка в Башкирию оказались весьма поучи­тельными.

Туда, в Башкирию, отправилась большая бригада с целью собрать материал, который дал бы основания для освобожде­ния от работы тамошнего первого секретаря обкома Вагапо­ва. Я проверял систему образования. По возвращении домой мне сказали, что готовится заседание Секретариата ЦК и мне, вероятно, дадут слово. Я был взволнован, а точнее, на­пуган. Еще бы! Первый раз в жизни идти в «святая святых», да еще речь держать. Писал речь, вылизывая каждое слово. Заведующий отделом Николай Казьмин напутствовал: