Якса. Бес идет за мной
Шрифт:
– Милость моя безмерна, Булксу. – От голоса кагана хунгур пал на колени и ударил челом. – Не спрашивай меня, где найти остальных Дружичей. Получишь проводника, который проведет тебя к самому' их гнезду. Баатур! Ступай сюда!
Он махнул рукой, и меж шаманами протиснулся высокий хунгур с остроконечной головой, что выдавало благородное происхождение. Но лицо его было мертвым словно камень. Манкурт. Раб без воли и души. Превращенный в неразумного слугу, он нес, даже волок набитый чем-то кожаный мешок. Распустил ремень, растянул горловину, сунул
Неожиданно вынул человеческую голову, отделенную от туловища ровным ударом. Голову мужчины в расцвете лет, с длинными поседевшими волосами, с благородными чертами, с короткой бородой.
– Милош поведет тебя к цели, – прохрипел Гантульга, прижимаясь к ноге кагана, будто к отеческой. – Да, не удивляйся ничему. Мы отрубили ему голову, но в башке этой еще осталась толика души. Наш шаман Куль-Тигин посадил ее на Древо Жизни, не позволяя, чтобы ее унес Таальтос. Прежде чем Милош исчезнет, он ответит на все твои вопросы, хотя и сделает это без желания.
– Покажи ему!
Карла прыгнул к огню, поднял раскаленное тавро с тамгой, которым клеймили скот, рабов и коней кагана. Шаман опустил голову лендича. И тогда Гантульга прижал раскаленное тавро к его щеке. Придержал, оттискивая явственный след. И вдруг голова застонала. Тихо, едва слышно, ни на что не похожим голосом, полным страданий.
– Мой Милош, верный слуга Лазаря! – отозвался каган. – Убийца отца. Говори, где твой сын, Якса. Где жена Венеда? Где земли, где кони, где невольники? Где юрта и остальной род? Избегнешь страданий!
– О-о-о-она плоха-а-ая, дурна-а-ая, из глу-у-убин взыва-а-аю к ней, господи-и-ин… Вене-е-еда! Вене-е-еда! – ужасно застонала голова. – Дайте мне к ней…
– Говори, где ее можно найти, и мы сделаем так, что вы соединитесь.
– За-а-а-а Дуной, за Старой Гнездицей, к се-е-е-е-веру направьте стопы свои… Там, там Дружица-а-а-а. Та-а-а-ам…
Гантульга улыбнулся, поцеловал Милоша в окровавленные губы. Натянул на голову край мешка, завязал ремень.
– Дай ему!
Послушный слуга бросил мешок так, что тот покатился под ноги Булксу.
– Он боится боли. Выдави из него все, что нужно. Ступай, отомсти за моего отца. Выбей Дружичей и приведи мне маленького сына Милоша.
Булксу ударил челом, рукой на ощупь потянулся за мешком с останками Милоша, отступил спиной вперед.
Каган развернулся, взял на руки Гантульгу как ребенка и направился к юрте. Всюду, где он ступал, опускались головы, наклонялись топоры и копья, бунчуки и шапки.
За большой юртой Булксу вышел на всадников, ждущих у ее входа. Это не были хунгуры или союзники – даугры или угорцы, – были это лендичи высоких родов и обширных волостей. Нынче уже не горделивые, нынче уже не конные и не оружные, но сломленные, согнутые тяжестью поражения. Побитые и покоренные.
Группу возглавлял высокий мощный мужчина с орлиным носом, черной бородой, в сварнийском шишаке с бармицей и с железными бляшками на кольчуге. Когда Булксу проходил мимо, он как раз снимал
Будь у Булксу больше времени, он бы увидел, как на его глазах творится история, а палатин Старшей Лендии Драгомир бьет челом и приносит клятву кагану хунгуров. Но голова в правой руке Булксу напоминала об обязанностях. Он шел к юртам, шатрам – туда, где у двухколесной повозки, запряженной каурыми лошадьми, ждала его жена Конна и сын. Маленький, всего шести весен Могке, что выставлял нетерпеливое личико в малахае над бортом.
Булксу подошел ближе, осторожно положил мешок на повозку, а потом сам туда вскочил. Поцеловал и обнял жену. Схватил и поднял Могке. Целовал, прижимал к груди, а в глазах его светилось счастье.
– Могке, малыш мой. Мой сынок, моя душа, жеребенок мой, – шептал он. – Могке, отцу твоему дали важное задание. Отец твой выслужится кагану, а милость падет и на тебя тоже. Может… займешь свое место в юрте по правую руку от владыки?
– Долго тебя не было, – сказала жена.
Булксу поставил сына на повозку.
– Нужно ехать. Зови рабов, подданных сестер и твоего брата Тормаса. Мне нужны будут силы. Все кони, все мужчины. Пусть аул объединится, словно связка дротиков, пусть станет единым копьем в моей руке. Если удастся, то станем великими. Куплю тебе… рабыню. Коней, новую, лучшую юрту. Тотемы и драгоценности. Заушницы и эти… лендийские обручи на голову.
– Сто это? Папа? Сто это? – спросил маленький Могке, кладя руку на мешок и пытаясь катать его, словно был это набитый шерстью мяч.
– Это наше счастье и слава, сын мой. Не трогай, пусть лежит. А то еще укусит!
Дедичи встретили Чамбора смрадом гари и пепелищами вместо хат. Сразу, едва он выехал из лесу, заметил бревна сожженных домов; кривые, разбитые, хрустящие под копытами плетни и покинутые сады. Помертвев, он ехал пустошью, не видя вокруг ни одной живой души. Только почерневшие остовы стен, с которых порывы ветра, как с кострища, срывали клубы сажи и черной пыли.
Только когда Чамбор въехал меж руинами строений, на майдан, где подданным оглашали волю и приказы господина отца, он увидел нетронутые коньки крыши Дедича, ворота из дубовых брусьев, наискось перечеркнутые шляпками столярных гвоздей, а выше, на пригорке, – угловатый палисад града и резко встающую над ним крытую дранкой крышу гордого дворища.
– Лива! Ли-и-ива! – крикнул он, стоя перед воротами. – Открывайте, во имя Праотца. Я прибыл… Вернулся. Прямо из боя.
За частоколом что-то зашуршало. Из-за него выглянула бородатая голова в шишаке.