Якудза
Шрифт:
— И еще, — продолжал он. — Как-то, помнится, ты рассказывал о том, что ваши князья в древности брали в заложники детей тех вассалов, которые служили у них…
Он с удовольствием заметил, как на каменном лице Мастера проступила едва заметная бледность. Он любил, когда люди боялись его. Тем более приятно видеть, когда в страхе бледнеет человек, от взгляда которого по позвоночнику пробегает холодная дрожь.
— …Так вот. Мне пришлось взять в заложники твоего сына. Сейчас он на той самой подводной
— Куда отпущен? Через несколько часов там будут русские…
— Я думаю, что моих врагов вряд ли заинтересует какой-то узкоглазый мальчишка.
В тишине комнаты отчетливо послышался хруст сжимаемых кулаков. Но он продолжал улыбаться. Он был полностью уверен в собственной безопасности. Более чем уверен.
И он был прав.
— Счастливого пути, — еле слышно сквозь зубы произнес Мастер.
— Благодарю, — кивнул он. — И тебе счастливого завершения нашей последней операции.
Он шагнул к двери. Но остановился на полдороге, потер лоб и снова повернулся к неподвижной фигуре Мастера, все еще сидящей на полу в той же донельзя странной позе.
— Все хотел спросить тебя, да как-то было не до этого, — сказал он. — Почему за все эти годы ты ни разу не назвал меня так, как называли другие из моего окружения. И весь мой народ в том числе?
Лучи солнца, восходящего над полыхающим городом, преломившись в пламени, осветили черную фигуру, все так же неподвижно сидящую на полу. На секунду ему показалось, что эту застывшую статую, мало похожую на человека, внезапно объял жуткий кровавый ореол.
— У нашей Организации никогда не было ни господ, ни князей. Фюреров у нас не было тем более. И не будет.
Слова шли не от фигуры.
Они словно родились сами собой из окружающего воздуха.
И сейчас ему показалось, будто комната наполнилась тенями, которые вдруг одновременно заговорили изо всех темных углов, не освещенных багровыми лучами, падающими сквозь черную паутину светомаскировки, натянутой на бледный прямоугольник окна.
Его объял ужас. Противная ледяная дрожь пронзила позвоночник и мгновенно охватила все тело. Показалось ему, что тени шагнули из своих углов, холодными пальцами ухватились за его кости и начали рвать их в разные стороны, пытаясь выдернуть скелет из трясущегося от страха мяса.
— Помни о договоре! — взвизгнул он, выскакивая за дверь.
— Я помню о нем, — медленно проговорил Мастер, выдыхая из груди воздух и мысленно собирая в узор из сплетенных пальцев призраков, разбросанных по комнате. — Я помню о нем, Адольф.
Он усмехнулся одними губами.
Он знал будущее. И при этом он не был провидцем.
Он был Мастером.
Так прозвали его бойцы из элитного разведовательно-диверсионного соединения абвера «Бранденбург-800», которых он по заданию японского правительства натаскивал в искусстве убивать. Они считали его почти богом. С первого дня, когда он продемонстрировал этим недоверчивым переросткам лишь тысячную долю своего искусства. И до того дня, когда
Мастер встал на ноги и подошел к окну.
«Люди делают историю, — подумал он, глядя на дымящиеся руины. — Но в последнее время они делают ее из рук вон плохо. Нет подразделения „Бранденбург-800“. Повешен хороший солдат и неплохой стратег его командир адмирал Канарис. Скоро умрет фюрер… Германия погибла… Но это не главное. Главное — погибла Япония… Нет, не погибла! Очень серьезно ранена. Бездарное правительство втянуло ее в эту войну — и вот результат… Может быть, в эту самую минуту какой-нибудь молодой парень из специального ударного авиакорпуса „Симпу“, [43] подчиняясь приказу безумного адмирала Ониси, взлетает на своем под завязку груженным смертью самолете с аэродрома Окинавы, чтобы через несколько минут врезаться в американский авианосец и погибнуть героем. Да вот только героем ли? Напрасная жертва… Если бы под белым хатимаки [44] имелось хоть немного здравого смысла…»
43
Симпу (яп.) — иной способ прочтения иероглифов в слове «камикадзе», что в переводе с японского означает «Божественный ветер».
44
Хатимаки (яп.) — белый шарф с эмблемой восходящего солнца, который повязывали на голову летчики-камикадзе перед своим последним смертельным взлетом.
Мастер едва слышно скрипнул зубами.
«Но ничего. Время исправить ошибки есть всегда. Нужно лишь уметь им правильно распорядиться».
Он ясно представил себе, как тот, кто называл себя фюрером, восходит на борт подводной лодки.
И своего сына…
Они вместе продумывали эту операцию в числе многих других возможных почти три года назад дома, в Японии. Тогда парню шел уже пятнадцатый год. Здесь, на Западе, мужчин в этом возрасте считают детьми. Воины Якудзы не имеют роскоши настолько затягивать свое детство.
Сейчас сыну почти семнадцать. Взрослый мужчина, которого в отсутствие отца тренировали лучшие воины Организации…
Вряд ли ему понадобится много времени, чтобы ликвидировать охрану фюрера внутри подводной лодки и выпытать у него, в какой антарктической норе он оборудовал свою базу. И где спрятал золото, награбленное со всей Европы.
Организации понадобится много золота, для того чтобы исправить ошибки правительства Японии. Золото всегда необходимый инструмент и для исправления чужих ошибок, и для того чтобы окончательно взять власть в свои руки. В том числе власть над миром, жители которого разучились делать историю.
Но все это будет чуть позже. Сейчас надо сделать еще кое-что.
Наемники Организации всегда до конца исполняют заключенный контракт. Даже если он заключен с фюрером погибшей Империи. Лишь после этого Мастера ждет длинный путь домой. Для начала — в форме капитана НКВД, спрятанной в одном из подвалов Рейхстага. Интересно, есть ли в русской армии капитаны Народного Комиссариата Внутренних Дел казахской или узбекской национальности? Хотя победители вряд ли осмелятся выяснять национальность капитана НКВД.