Ялгуба
Шрифт:
Перекрестился я и шасть за полог... Темно. Да сами знаете, не маленькие. И четверти часа не прошло, как уже заснул я на своем месте пьяным сном...
Утром просыпаюсь от бабьего визга, плача. Открыл глаза — солнце слепит, сидит Наталья на кровати, простоволосая, в одной сорочке, и голосит. Чего, думаю, ей реветь, сама ведь приглашала.
«О чем слезы льешь, Натальюшка?»
«Да как же мне не плакать... Совсем я на свете сирота. Одна матушка у меня параличная была, только так вот рукой делать могла,—и показывает ночной, значит, знак рукой — дерг-дерг.—
Ну тут у меня кошки заскребли. Молчу, а сам думаю: я тебя сиротой сделал, я тебя из сиротства и вырву...
«Стань, говорю, Наташа, моей женой».
Налюбоваться ею не мог, готов был за пазушкой ее носить,— такая мне любовь пришла. Вот. Тем дело и кончилось. И пошла у нас жизнь. Долго жили-тужили, а вот лонись шестьсот трудодней сняли. В этом больше будет.
В горнице наступило молчание... И опять его прервал Петр: — Наталья сама об этом не знала до сего дня. Молчал я. И почему это на меня нашло поделиться с вами таким грехом...
Наталья, потупившись, молчала с минуту, теребя бахрому скатерти. Леша вкусно причмокивал — чай пил вприкуску.
НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ
Наталья резко поднялась с места и пошла ставить горшки в печь. Потом, возвратясь к столу, понизив голос, строго сказала:
— Каку пустошь, каку пустошь рассказывает! Ведь люди добрые тебе, старый хрен, могут еще и поверить... Не так было. Соврал, старый пес...— И она взглянула на Петра Петровича.— Как было, так было, все тебе расскажу...
Петра годов на пять старше меня, ну, а росли мы по соседству вместе. С детских игр друг дружку выбирали. Он мне заступником был. Когда ногу там, руку досажу себе — утешал. Так... И сговорились мы, значит, жениться. По беднячеству нашему о приданом и не разговаривали. Но сватьи, и песни, и байну [1] , и причитания, и пир, как полагается, устроили. Родители у Зайкова одолжились. Так. А мать у меня и в самом деле параличная была, только много позднее. Да! Все как у добрых людей: и спели, что положено, и в церкву съездили, поп кадилом помахал. Пир горой. А я сижу и вся дрожу. Трепещу. Молоденькая, семнадцати не было. Разные рассказы бабы сказывали. Страшно! Робкая я была. Что я знаю? Всего боюсь. А Петра в святом углу под образами сидит. И тоже немного пьет... Ну, думаю, один раз смерть бывает. А сама страшусь.
1
Байна — баня (местное).
Вот гости дружно встают... Сватьи и крестный под руки меня и Петра берут, к кровати во вторую горницу ведут. За долог кладут, вдвоем оставляют. Замкнули дверь на ключ. Сразу у нас тихо стало, а там, за стеною, слышим, веселие и того пуще вспыхнуло. Как будто керосином в костер прыснули.
Вижу, Петр так серьезно смотрит на меня. Я и заплакала. Потому у нас раньше такой
Вот он на меня серьезно смотрит, а я плачу... Так...
«Любишь меня, Наталья?» — спрашивает.
Я сквозь слезы головой только мотнула — да, значит.
Он молчит... Потом ничего не сказал, только сказал:
«Не плачь, не бойся, ничего делать не буду. Привыкай ко мне сначала».
А я опять сквозь слезы:
«Ославят меня, Петенька, на всю волость».
«Не бойся, не ославят».
А сам обутки скинул, штанину на левой ноге закатал, большой нож со стола взял...
Я и слов решилась. Дрожу вся... Что, думаю, делать будет. А он ко мне — сама не разберу, ласково или зло молвит:
«Скорей стели простыню...»
А я ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть. Достал тогда сам Петр простыню, ставит на нее свою ногу и чирк ножом по своему телу, по ноге то есть...
Кровь как закапает, струей как побежит на белый плат... А он не унимает. Тут-то я все и поняла... Плачу от радости, хочу к нему на шею броситься — обнимать, целовать, а саму ноги не держат.
Он мне и молвит:
«Ну, милая Наташенька, все у нас в порядке... Полежим-ка теперь, отдохнем спокойно».
Так... Тут я к нему всей душой и припала.
Наутро размахнулись двери.
Петр сватьям рудяную простыню подает... Ну, опять песни, вино, кричат, поздравляют, целуют, бородами колют. Сватья, как положено, говорит:
«С вечера — девка, с полуночи — молодушка, а на заре — хозяюшка».
Матушке моей и мне уваженье. Петру поздравленье несут. Вот... Через неделю только сделались. Так... А небось больно ногу хватил?
— И по сей, день след остался,— смущенно махнул рукою Петр.
— Вот как было, а он для красного слова ишь какой поклеп на себя возвел.
— Ну и здорово! — крикнул Леша и стукнул стаканом о блюдечко.— Молодцы, стариканы!
КУМ ИМПЕРАТОРА
Помыслы Леши долго не задерживались на одном.
— Вот ты о кулаке Зайкове обмолвился. Что это за птица была, как ее ликвидировали?
— А ты не знаешь? — изумилась Наталья.— Я думаю, почитан, вся наша сторона о нем знает.
— Да это императорский кум.
Петр обрадовался возможности перевести разговор на другую тему.
— Когда у Зайкова Василия Ивановича народился сын, он тогда уже три почтовые станции держал, шняку в Белом море и трактир на тракте да членом Союза русского народа имени Михаила-архангела состоял. Ну, родился у него сын. Он на телеграф смотался.
Телеграмму в Царское Село:
Его императорскому величию государю императору Николаю Александровичу Второму. Точка. Родился сын. Точка. Прошу быть восприемником святого крещенья.