Ян Берзин — командарм ГРУ
Шрифт:
План Мерецкова лег в основу большого контрнаступления, начавшегося 19 марта. Повсюду в эти дни на фронте, а затем и в тылу, слышалось: «Испания — не Абиссиния!». К 21 марта итальянский корпус был разгромлен.
Это было первое крупное военное поражение итальянского фашизма за шесть лет до Сталинградской битвы. И первым из советских генералов, увидевших допрашиваемых пленных фашистов — испанских, итальянских, немецких, был генерал Гришин, он же Берзин, корпусной комиссар Красной Армии.
Победа Республики под Гвадалахарой была не только военным, но и политическим успехом. Уже 13 марта Республиканское правительство сообщило телеграммой Лиге наций, что трофейные документы
И, конечно же, для Берзина было огромной победой, и не только личной, сообщение о приказе Муссолини, о котором он узнал из шифрорадиограммы, полученной из Саламанки, затем подтвержденной радиограммами из Бургоса, Севильи, Рима, Берлина и даже Токио. Разными словами на разных языках сообщалось одно: экс-начальник военной разведки Италии генерал Манчини, он же Марио Роатта, командующий экспедиционным корпусом в Испании, старый друг, помощник и собутыльник самого дуче, несмотря на его рапорт, в котором он объяснял поражение под Гвадалахарой появлением огромного количества русских с танками и самолетами, позорно снят со своего поста.
После победы под Гвадалахарой Гришин взялся, не переводя дыхания, за массу неотложных, незавершенных, начатых дел: писал и проталкивал с несокрушимым упорством докладные и меморандумы о срочной реорганизации армейских тылов, о формировании стратегических резервов, о призыве в армию новых контингентов военнообязанных, о расширении оборонной промышленности, о перестройке работы автотранспорта, о неотложном довооружении армии, где все еще не хватало винтовок, не говоря уже о пулеметах и пушках, где на 350 тысяч бойцов насчитывалось 100 самолетов и 70 танков в канун Гвадалахарской битвы, а теперь осталось еще меньше...
Мне посчастливилось разыскать в Москве единственного человека, который более 40 лет назад ежедневно с утра до вечера из месяца в месяц сопровождал генерала Гришина в Испании. Этот человек — Елена Константиновна Лебедева, работавшая в Испании под именем Лидии Мокрецовой. Гришин называл ее Лидой, она была его переводчицей. Родилась и училась в Париже, потом работала в КИМе и Коминтерне в Москве. В Валенсию прибыла через Берлин и Париж в ноябре 1936 года, когда Гришин находился в Мадриде и Альбасете.
— К главному советнику, — рассказывает Лида, — приходило колоссальное количество людей. Беседа шла за беседой. С утра до полуночи шли к нему испанцы, наши советники и специалисты. Только ночью оставался он наедине со своими мыслями, картами, отчетами, радиограммами, И все же я больше помню его в стремительном движении, в черной автомашине на прифронтовых дорогах, помню его чуть прихрамывающую после старого ранения походку. К этому человеку я всегда испытывала глубочайшее уважение. Со всеми был он неизменно корректен, тактичен, вежлив, никогда не выходил из себя... Впрочем, нет, однажды едва не изменило ему привычное хладнокровие. Одного генерала-интербригадовца хотел послать под Малагу, чтобы вывезти оставленные при отступлении оружие и боеприпасы, и генерал этот отказался ехать, заявив, что не желает быть «генералом отступления». Впервые увидела я тогда, как лицо Старика покрылось красными пятнами, как побелели и похолодели голубые глаза...
На всю жизнь запомнила Елена Константиновна старинный трехэтажный особняк на улице Альборайо в Валенсии, где помещалось управление, созданное Гришиным. Она работала в комнате рядом с его кабинетом. Телефоны, сборная мебель, испанские карты. То и дело вызывал ее Гришин, чтобы перевести беседу, какой-нибудь документ. На первом этаже
У Лиды ушло не больше недели на то, чтобы «настроиться на волну» генерала Гришина — привыкнуть к его манере говорить и научиться переводить его. Переводить его было легко, потому что он отличался удивительно ясным умом и изъяснялся простым и логичным языком, без запинки, доступно излагая самые сложные вопросы. Лексикон его был лексиконом высокообразованного человека, избегавшего мудреных терминов. Речь его, чуждая всякого косноязычия, лилась плавно и свободно, не выходя за пределы лаконизма. Он легко находил общий язык с любым собеседником, был неотразимо убедителен. Говорил с едва заметным латышским акцентом, который вначале показался Лиде немецким выговором, но, при необходимости мог говорить по-русски и безо всякого акцента, даже с московским «аканьем». Очень скоро Лида начала переводить Гришина синхронно, особенно когда нужно было торопиться, экономить время. Труднее было на первых порах переводить его под огнем франкистов без дрожи в голосе. Но и этому она научилась.
Больше всего поражало Лиду, что генерал Гришин (она не знала его как Берзина) в невероятно сложных условиях обороны Мадрида никогда не терял спокойной уверенности, оптимизма и чувства юмора. Со своей молодой переводчицей всегда был по-рыцарски корректен, всегда оберегал ее в опасных переделках. В нем было много внутреннего благородства, душевной чистоты. Самая отчаянная и мрачная обстановка не повергала его в уныние, а, наоборот, удваивала силу его боевого духа.
Записывая воспоминания бывшей переводчицы генерала Гришина, я подчеркнул такие очень важные слова о нем, перекликавшиеся с высказываниями многих других знавших его людей: «Было в нем, как во всех старых революционерах, что-то очень хорошее и драгоценное, отзывчивое, человечное, словом — ленинское».
В начале апреля генерал Гришин вылетел в Бильбао, ночью пролетел высоко над позициями мятежников, над занятыми ими испанскими землями. В Бильбао он делал все, чтобы укрепить оборону на Северном фронте. Видел Гришин еще целую Гернику. Нацистские бомбовозы разрушат ее 26 апреля, нарочно выбрав для налета базарный день — понедельник. Убитых насчитают 1654, раненых 889 — детей, женщин, стариков. Всего на шесть дней запоздал этот «подарок» рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру к его дню рождения.
В конце мая 1937 года Берзина отозвали в Москву. На его место был назначен «генерал Григорович» — известный военачальник Красной Армии, комдив Григорий Михайлович Штерн, будущий герой боев с японцами у озера Хасан, затем арестованный и расстрелянный по приказу Сталина в 1941 году.
Настал час прощания. Салют, Испания! В последний раз опустил Гришин жалюзи в кабинете: «Кондор» снова бомбил Валенсию... Впереди была долгая, тяжелая война, еще почти два года держалась столица Испании. Только в марте 1939 года падет красный Мадрид, Франко придет к власти.
По дороге на Родину Гришин привычно, как всегда после выполнения ответственного боевого задания, подводил итоги: героическая борьба в Испании задержала фашистскую агрессию против советского и других народов, явилась школой антифашистской борьбы, боевого единства антифашистов.