Янтарин
Шрифт:
А ещё есть эта подозрительная девица с неуловим взглядом. Он, конечно, догадывался, но неужели у Веллерена хватило ума приволочь в столь злачное заведение ещё одну принцессу? А обратно прогуляться с ней наедине через трущобы и городской парк, ночью кишевший бродягами из низшего города? То ли ему действительно не занимать выдержки и нежная девичья шейка не привлечёт его внимания ни в одном из смыслов, то ли слухи про девушку тоже недалеки от истины — ведунья. Этим сам чёрт не брат, и уж тем более вампиры для них как раскрытая книга. Впрочем, как и все остальные. Тогда ясно, почему их выбор пал именно на него, наёмника. Гельхен ещё раз мрачно усмехнулся невесёлым мыслям. Увидала во сне, решила не спорить с судьбой. Он припомнил, как она уверенно кивнула в его сторону при первой встрече, даже не взглянув. Просто указала вампиру на товар, хотя и не требовала характеристик — предупредила о выборе. Тогда можно не
А вот они…
— И всё-таки сухари — это не еда, — буркнула Фелль.
— С каких это пор ты перебираешь харчами? — Гельхен в свою очередь потянулся к сумке, запустил руку в горловину и не глядя вытащил чёрствый хлебец. Так же не глядя откусил, недоумевая, почему тонкое личико девочки исказила злорадная улыбка. И тут ощутил вкус на языке.
— С тех самых, как они заплесневели. Неужели нельзя было не мочить сумку на переправе?
— А нечего было лезть с парома рассматривать дохлую рыбину. Я же не виноват, что ты шлёпнулась в озеро.
Фелль надулась. Рыбу пришибла именно она и хотела в этом убедиться, да вот какой-то гад подставил подножку и она кубарем полетела в холодную горную воду с битком набитого народом паромчика, перекидывающего их к пограничным горам. Гельхен посмотрел на Фелль и хихикнул. Конечно же он заметил хищное выражение на сосредоточенной мордахе тогда на озере и, приглядевшись, даже разглядел будущую жертву рыжей хулиганки. Бултыхнул прихваченный с берега камень и покойница всплыла брюхом кверху. Но вместо того, чтоб угомониться и наслаждаться целебным горным воздухом, девчонка подалась вперёд, чтоб убедиться в своей меткости. И, конечно же, поскользнулась на склизких досках, объеденных озёрной водой и разбухших от вечной влаги. Может, он бы её там и оставил, чтоб вбить в лохматую башку хоть немного здравого смысла, но то ли от шока, то ли потому что не умела, Фелль из воды не появлялась и смешки на пароме быстро исчезли. Кто-то неубедительно позвал на помощь, кто-то высказался относительно безмозглого сопляка и того, что на земле, хвала богам, на одного дурака стало меньше. А Гельхен, не помня себя от ужаса, бросился за пузырьками, естественно забыв отцепить от ремней меч и сумки. Кто же знал, что эта дурёха обнаружила под водой крапчатую спинку форели и устроила подводную охоту? В итоге никто их ждать, естественно, не стал, возблагодарив небо за усекновение ещё одного дурака, и остаток пути они проделали в гордом молчании и пофыркивании, хорошо хоть вообще доплыли — озеро оказалось на удивление благополучным, лишённым всякой нечисти. Наверняка поблизости водился табун единорогов, распугавших нежить. Недалеко от берега они развели костёр и протрусились возле него до поздней ночи, суша Фелишины вещи. Меч теперь потускнел ещё больше и отказывался срезать даже траву, крупы пришлось бросить в озере, чтоб доплыть до берега, поэтому из еды оставалось только мясо и сухари. Только мясо, судя по прелому вкусу на языке.
— А я не виновата, что у вас сумка тряпичная, а не кожаная, — неожиданно пробубнила принцесса, продолжая начатый спор.
У-у, глазастая! Свою кожаную он отдал Ольхену, откуда же было знать, что придётся принимать ванну.
— Лучше бы под ноги смотрела, а не на мою сумку, — досадливо бросил мужчина. В последнее время они с девчонкой постоянно задирались, выискивая проблемы там, где их в принципе быть не могло. Возможно, так было легче смириться с принятым решением — Фелль всего-навсего девчонка. Гельхен посмотрел на собеседницу — маленькую, всклокоченную. Однажды они набрели на луг, буквально задавленный фиолетовыми васильками, и тогда, к ужасу своему, Гельхен понял, что с ним действительно отправили девушку — мальчишка не начнёт фыркать и скакать по цветам, будто по густым облакам, только потому, что никогда
Не шибко качественная одежда, после озёрной воды вытянувшаяся и облепившая тело, после просушки не приняла прежнюю форму — так и висела в облипку на стройной девичьей фигурке, совершенно не скрывая ни хрупких покатых плеч, ни осиной талии, ни… Гельхен сглотнул. Брр. Болван, вызвался погеройствовать, совершенно не учитывая, что геройствовать в компании с юными девицами — дело заранее гиблое. Не "всего-навсего девчонка" — юная девушка, ещё даже не сообразившая какой властью будет обладать с такой огненной шевелюрой и кошачьими огромными глазищами.
…нет! Пацанка, пацанка, пацанка…
Жар бросился в лицо и, последовав собственному совету, наёмник уставился себе под ноги.
Серый кролик вопросительно уронил одно ухо, щёлкнул внушительными зубами и замер возле поваленного ствола, безжалостно источенного до щепы древоточцами и какой-то зубастой пакостью. Фелиша пригнулась за раскидистым кустом, впившись пальцами в рукоять уворованного у Гельхена кинжала, словно обвитого серебряной нитью и с обломанным остриём. Сам наёмник остался у костра, решив наконец-то высушить собственные вещи, о чём недвусмысленно намекало сухое першение в горле — всё-таки ночь в сырых одеждах — не самое лучшее времяпрепровождение: какая-то муть снилась опять про бледную принцессу на этот раз превратившуюся в мальчишку — такого же рыжего и встрепанного. С другой стороны снять их и подвесить над костром мешало присутствие трясущейся принцессы — ещё более синей и замёрзшей. Ещё и самому уйти пришлось, чтоб не смущать девушку. И вот с утра он наконец отыгрался — отправил Фелль с глаз долой, предоставив полную свободу действий.
— Если во что-нибудь вляпаешься, сама выкручивайся, я буду занят, — предупредил он и выкинул за пределы лагеря.
Вот теперь и развлекается. Указательный палец неуклюже скользнул по лезвию.
— Ш-ш, — глубокий порез набух кровью, рану тут же задёргало. А выслеживаемый кролик мгновенно скрылся в противоположных кустах ракитника. Фелиша чертыхнулась и пошла к ручью, встреченному по пути.
Бездумно запустила палец в рот, брезгливо отсасывая кровь и сплёвывая на землю. А потом заметила, что вокруг слишком много крови. Земля, кусты и даже низкие ветки деревьев были перемазаны подсыхающими красными полосами.
— Да не шевелись ты, скотина! Огрызается, ишь ты.
За кустами едва слышно фыркнула лошадь. Сердце подскочило к горлу. Сглотнув комок, Фелиша подкралась к ручью, тихонько раздвинув орешник целой рукой.
У ручья лежала снежно-белая лошадь, уткнувшись окровавленной мордой в холодную проточную воду. Некогда серебряные глаза её подернулись мутной плёнкой и текли по молочному храпу хрустально-чистые слёзы. А на лбу — у Фелиши перехватило дыхание — там, где снежная чёлка шёлковыми прядями спадала в воду, багровела окровавленная культяпка витого рога. Единорог оторвал от воды залитую кровью морду и, неожиданно ощерившись, попытался укусить нависшего над ним человека. Именно человека — нелюди, нечисть и даже нежить никогда в жизни не нападут на чистейшее создание, какое когда-либо создавала природа. А вот люди заметили, что из одного витого рога можно выжать до трёх сотен золотых у знающего в зельях толк знахаря. Браконьеров четвертовали без суда на площадях во всех городах от юга до севера и не только в Янтарной Говерле, хотя здесь единорогов водилось больше, чем во всех остальных странах вместе взятых. Собственно, как и прочей мифической живности.
— А ну, руки прочь от него! — не помня себя рявкнула Фелиша, выскакивая из своего укрытия и перекидывая нож в другую руку. В отличие от Феликса, не интересующегося военной наукой, Фелль научилась метать ножи не только правой рукой, но и левой, беря пример со старшего брата. Получалось у неё, конечно, не так хорошо, как у Диметрия, но дворовую шваль впечатлила, когда гадёныши решили перетереть косточки её мачехе. Не подавившись своими словами после порки розовым прутом, они уяснили, что были не правы, когда в ход пошли камни из королевского пруда, метко бившие в лоб как из правой, так и из левой руки.
— Тише, тише, молодой человек, — склонившаяся над умирающим единорогом фигура отпрянула назад, поспешно выставив перед собой руки ладонями вперёд. Немолодой уже мужчина, невысокий и кряжистый, в помятой поношенной серой хламиде. И сам весь какой-то серый, незапоминающийся — только глаза, большие и прищуренные, внимательно осматривают выскочившую из орешника всклокоченную фигурку, ощетинившуюся охотничьим ножом. Седеющие кустистые брови поползли вверх. — О, прошу прощения, мэм.