Янтарный призрак

Горляк Андрей

Было непонятно, шутит Веригин или возмущается.

– Что ты разворчался? – громыхнул бокалом об стол Решетников.

– У нас свобода слова.

– А, ты еще возникаешь, борода? Ты б в священники пошел – пусть тебя научат. Классный поп бы получился!

– У меня проблем с трудоустройством нет, – ухмыльнулся Макс. – Помоги-ка лучше Марине. Она с недавних пор – безработная.

– Хватит, в конце концов! – настоятельно потребовала Лосева. – Надо ведь и за именинника выпить.

– Точно! – хлопнул себя по лбу Веригин. – Совсем из башки вылетело.

– Это будет генеральной репетицией, – сказал Валентин.

– Почему? – удивилась белокурая красавица.

–

Сегодня мне Макс спас жизнь, не дав захлебнуться в бассейне. И этот день можно смело назвать моим вторым днем рождения.

– Нет. – Веригин налил в пустую кружку пива и отставил в сторону пустую бутылку. – Манометр забарахлил. Начал выдавать неверные показания. Думали, баллоны полные, а оказалось наоборот. Пришлось дышать одним аппаратом. Попеременке. Сама знаешь, как это делается, аквалангистка ты со стажем. Почти что Мастер Дайвер.

– В следующий раз будьте бдительнее.

– Обязательно будем! – Веригин взметнул руку в пионерском салюте. – Начальный курс Валентин прошел, удостоверение первой степени подводника „Опен вотер“ у него почти в кармане и вдобавок ко всему он получил боевое крещение, с честью выйдя из экстремальной ситуации. Так что я сейчас опустошу бокал за несостоявшегося утопленника.

– Максим, – укоризненно посмотрела на Веригина Марина, – разве такое можно говорить?

– А на похоронах я бы молчал. – И Макс залпом осушил бокал.

– Черный юмор, – констатировал Решетников, отпил виски, посветлевшие от растаявших кубиков льда. – А вот и Сергей! – Валентин оторвался от изучения белых шортов девушки и обернулся на шум подкатившей к зданию машины. – Сейчас я вам его представлю, и продолжим наш пир во чреве этого кафешантана!. Напоминаю: в пять утра клуб закрывается. – Решетников вытряхнул из рукава твидового пиджака левую кисть и кинул взгляд на часы. – На моих одиннадцать. Думаю, шести часов нам вполне хватит, чтобы отвести душу.

Глава девятая. Стариковские мытарства

– Двадцать два ноль-ноль! – напомнил Задонскому его личный водитель.

– Спасибо, Костя, – поблагодарил, не оборачиваясь, бизнесмен. – Сейчас поедем! Значит, ты больше ничего не знаешь, так? – обратился он к сидящему напротив Грызунову.

– Так, – пошевелил бескровными губами старик и моргнул.

– Или не хочешь говорить правду?

– Все, что я знал, я рассказал.

– Все ли?

– Все без утайки. А если что и недомолвил, так то по причине прохудившейся памяти. Стар я.

Старик не обманывал. Он действительно рассказал Задонскому все, что хранилось в его памяти неповрежденным. Многое, очень многое у него напрочь отшибло. Целые страницы и даже главы его длинной жизни были вырваны прогрессирующим склерозом, победоносному шествию которого активно способствовал алкоголь.

Степаныч мог прекрасно оживить в памяти дни штурма Кенигсберга, мог пофамильно перечислить своих однополчан, восстановить всю хронологию боев в Восточной Пруссии, но события последних лет, месяцев и дней становились для него сплошным, непроницаемым туманом. Мозг отказывался восстанавливать картины того, что еще не перешло в разряд истории.

Фронтовик поведал своим интервьюерам, как он разминировал катакомбы, шахты, немецкие подземные коммуникации, вырытые фашистами, словно кротами, чуть ли не под всем городом, канализационные тоннели и подвалы жилых домов. Рассказал он и про то, как, выполняя свою обычную работу – обезвреживание обозначенного участка от взрывных устройств, наткнулся в подземелье на

несколько десятков больших деревянных ящиков, аккуратно составленных друг на друга. Грызунов посчитал это место стандартным хранилищем, где немцы держали оружие, боеприпасы, провизию, обмундирование, шанцевые инструменты и хозяйственный инвентарь. Таких кладовых сапер перевидал немало. Однако этот склад был явно не армейским. Солдат это понял, когда, обследовав миноискателем ближайший ящик и вскрыв его, обнаружил в нем какие-то украшения, завернутые в холщовую ткань и переложенные пенькой и стружками. Иннокентий Степанович не стал углубляться в подземный лабиринт и осматривать смежные залы, решив сделать это позже.

Составив схему осмотренных помещений и прихватив с собой три свертка, сунув их в сумку с противогазом, сапер покинул подземные камеры, вышел на свет, погасил фонарь и написал на стене, у самого входа, любимую им надпись, буквы которой он выводил с особым вожделением: „Проверено. Мин нет. Старшина Грызунов“.

Но донести трофеи до командира роты ему не удалось. Он и еще двое его товарищей, закончивших осмотр других секций катакомб, попали под обстрел немецких автоматчиков: их оставалось еще много. В плен сдавались не все. Из троих только он остался жив и с тяжелым ранением в грудь был отправлен в медсанбат. Выписавшись из госпиталя, старшина получил вещи у сестры-хозяйки и не обнаружил противогазной сумки. Как выяснилось, его доставили в медицинское подразделение без нее. Комроты на его доклад о складе с какими-то „безделушками“ просто махнул рукой: „Барахло фашистское! И без него дел по горло!“ Больше к этой теме Грызунов старался не возвращаться.

В госпитале сапёр познакомился с молоденькой фельдшерицей, на которой затем и женился. Вот тогда он и вспомнил про свою находку и отправился в заветное место с мародерской мыслишкой – был грех, чего уж скрывать, ради любимой и на преступление пойдешь – добыть своей женушке подарок свадебный.

Но у спуска в подземелье с его меловым автографом на шершавой бетонной панели стояла вода: катакомбы были затоплены. Сделали это недобитые фрицы или же случайно открылись шлюзы, Грызунов не знал. Он понял одно: до ящиков уже не добраться. И тогда ему в голову пришла идея пошарить в округе, авось его противогазная сумка обнаружится. К его великой радости, она нашлась. Немецкая пуля срезала, как бритвой, ремень, и сумка скатилась под куст, где все это время ждала хозяина. Ее содержимое осталось никем не тронутым.

Супруга обрадовалась необычному подарку, трем совершенно одинаковым выпуклым мужским портретам из поделочного, как она решила, темно-желтого камня. Эти безделушки стали семейными реликвиями. И лишь спустя почти полвека, потеряв жену и сына с его семьей, Иннокентий Степанович все пропил, включая квартиру. В свое новое жилище, заброшенное здание на окраине Калининграда, прозванное им домом-здравницей для особых туристов, он взял лишь свои боевые награды и свадебный презент жене. Старик долго прятал в загашнике дорогие сердцу регалии, но в итоге и они были обменены на водку. Ордена и медали ушли легко и быстро, а вот с барельефами, которые Грызунов именовал „портретиками“, пришлось немного помучиться: потолкаться в сутолоке железнодорожного вокзала, предлагая пассажирам свой товар. И все же покупатель нашелся. Им оказался высокий парень лет двадцати трех, явно при деньгах. Молодой человек хотел прогнать попрошайку, но седенький старичок с бесцветными слезящимися глазами вынул из рваного целлофанового пакета грязную тряпицу и развернул ее. У парня едва заметно приподнялись брови: