Янычар
Шрифт:
Кричала Петруненко, глухо стонал ее муж, пытаясь ладонью остановить кровь, текущую из сломанного носа, ребенок спрашивал у матери, что это выстрелило, а мать не отвечала…
– Я не позволю вам подохнуть, – сказал Иванченко. – Я не позволю вам убить друг друга… Не для того я взял грех на душу…
Полковник вспомнил, как умирали люди на лесной дороге, как он отказался принять в бункер хотя бы детей из спецколонны. Как дергалось тело генерал-майора Федорова, когда кавказский кинжал, отделанный серебром, все-таки протиснулся между его ребрами
– Потом, когда все это закончится… – сказал полковник громко, чтобы перекрыть вопли Петруненко. – Когда это закончится – я отвечу за все. И перед каждым из вас, а пока…
Иванченко опустил пистолет и выстрелил. Пуля попала в грудь Таисии Петруненко. Крик прервался, женщина захрипела, ее тело выгнулось. Еще выстрел, и снова не в сердце, стрелять навскидку полковник никогда не умел, а наклоняться, чтобы приставить дуло ко лбу… Полковник шагнул вперед, толпа попятилась, пистолет оказался точно над лицом Петруненко. Выстрел – пуля наконец ударила в голову. Вертикально. Врезалась в бетон пола и рикошетом вернулась назад, раздробив кости черепа в мелкие осколки.
– Вот так, – сказал Иванченко. – И только так. Кто-то еще хочет?
Справа от него лязгнул затвор пистолета – капитан Ермаков дослал патрон в патронник своего «макарова» и стал рядом с полковником.
– Все назад! – Слева от Иванченко встал с пистолетом лейтенант, дежурный по части, и два прапорщика из дежурной смены. – Назад! Отойти!
Мужья наконец бросились к толпе, стали выхватывать своих жен, оттаскивать их прочь, гнать в дальний угол столовой, безжалостно заломив руки или схватив за волосы. И все это в полной тишине. Даже капитан Петруненко замолчал, перестал стонать. Он подполз к мертвой жене и сел возле нее, прямо в кровавую лужу. Сидел и гладил ее по щеке. Сидел и гладил.
В столовую стали вбегать солдаты с автоматами. Первым – старший лейтенант Мухаметшин.
– Все нормально, старлей, все нормально, – сказал полковник Иванченко, надеясь, что голос не дрожит. – Что там, в жилом секторе?
– Порядок, – сказал Мухаметшин. – Лестницу я на всякий случай перекрыл, лифты отключил, отдал приказ стрелять на поражение в случае чего. При всех отдал, вслух. Но там, в принципе, все и было спокойно, товарищ полковник.
– Зачем? – простонал капитан Петруненко. – Она же только хотела как лучше… Как лучше… Сволочь ты, полковник! Какая ты сволочь! Да я же тебя…
Иванченко хотел что-то сказать, возразить, успокоить, но не мог с ходу подобрать нужные слова. Что можно сказать человеку, жену которого ты только что убил? Как успокоить? Пусть она была шалавой, пусть склочницей, но ведь он ее любил. Он сейчас не понимал, что говорит, что делает… Он…
Старший лейтенант Мухаметшин выстрелил из пистолета. Один раз. Точно в сердце капитану Петруненко. Кто-то вскрикнул от неожиданности.
– Еще кто-то хочет оспорить действия начальника базы? – осведомился Мухаметшин.
Мертвый капитан Петруненко дернул ногой и замер.
– Я слушаю! – сказал Мухаметшин,
Люди молчали, даже ребенок.
– Каждый человек в бункере, – откашлявшись, произнес полковник, но голос все равно звучал хрипло, – мужчина или женщина… выполняют приказы… мои и старших офицеров. Женщины объявляются мобилизованными до окончания…
Полковник замолчал. До окончания чего? Эпидемии? Запасов в бункере? Жизни?
– Командирам подразделений прибыть в комнату для совещаний через пятнадцать минут. Остальным – продолжить прием пищи. Еще вторая и третья смены ждут своей очереди. Все жалобы и вопросы передать командирам подразделений. Женщины – командирам подразделений своих мужей. – Иванченко удивленно посмотрел на пистолет в своей руке, поставил его на предохранитель и спрятал в боковой карман куртки. Заложил руки за спину. – Есть вопросы сейчас?
Тишина.
– Тогда… – Полковник хотел разрешить всем разойтись, но старший лейтенант Мухаметшин тихо попросил у него слова. – Да, конечно.
Мухаметшин несколько секунд смотрел на замерших людей. Спрятал пистолет в кобуру.
– Нехорошо получилось. Совсем нехорошо… – тихо сказал старший лейтенант. – Одна склочница чуть не убила полторы тысячи человек. Одна тварь…
Люди молчали.
– Одна? – спросил Мухаметшин. – А что же вы все?! Не поняли, к чему она ведет? Вы же рядом с ней были… Вы кричали вместе с ней, вместе с ней готовы были напасть на полковника Иванченко… Вы не отворачивайтесь, красавицы… Мараева, Кононова, Евминова, Эрдели… Не отворачивайтесь, не прячьтесь за спины мужей! Вы разве не в курсе, что во всех помещениях бункера установлены камеры наблюдения? Все зафиксировано. И все зафиксированы. И если еще раз…
Кононова всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
– И чтобы зафиксировать в ваших мозгах происходящее, вы сами уберете здесь все – тела, кровь, мозги. Вымыть здесь все. Времени вам на все – полчаса. Тела отнести к морозильнику. И если здесь после назначенного времени останется хоть капля, хоть пятнышко… – Он замолчал, давая наказанным самим представить себе то, что с ними сотворит старший лейтенант Мухаметшин по приказу полковника Иванченко.
– Разойтись, – приказал полковник, резко повернулся и вышел из столовой.
Его трясло. Когда он отвечал на приветствие встречных солдат и офицеров, то сжимал пальцы правой руки как можно крепче, чтобы никто не заметил, как они трясутся.
Полковник не воспользовался лифтом, сбежал по металлическим решетчатым пролетам лестницы до своего жилья, набрал код на замке и вошел внутрь.
Золотистые обои, тяжелые бархатные шторы у имитации окон – покойный генерал был склонен к тяжелому имперскому стилю. В гостиной стоял тяжелый диван, покрытый медвежьей шкурой и массивные кресла, на стене висели головы дикого кабана, оленя и медведя. На полу – толстый ковер.