Ярко-алое
Шрифт:
Сплести и настроить передатчик информации между когайто и очками было делом недолгим. Теперь раскинуть прозрачные крылья-щупальца. Во всю ширь, докуда хватает взгляда. Привязать их к тонкому лезвию, встроить аналитический блок… Ками великие, это что же с ним такое делали? Другой аналитический блок. Запуск.
Тимур осторожно положил когайто на кончик пальца, вытянул руку, позволяя инструменту балансировать под собственным весом, трепетать, поворачиваться в каком угодно направлении. Острие лезвия дрогнуло раз, другой… И вдруг нырнуло вниз, едва не свалившись в пропасть.
Канеко с проклятьем перехватил рукоять. И
Бездна, раскинувшаяся под ногами, была живой.
Немыслимой.
Невообразимой.
И непостижимой для смертных глаз.
То, что при пробуждении показалось Тимуру ярким и ровным светом, на самом деле было разлитой в воздухе информацией. Сжатой. Емкой. Сохраненной в каком-то неописуемом, запредельно плотном формате, когда каждый фотон, казалось, был более наполнен содержанием, чем архив тайного совета. Вместе с закрытыми его секциями и секретными приложениями.
Каждая световая частица двигалась, летела, танцевала. Взаимодействовала с другими информационными скоплениями. Складывались каждый миг и тут же распадались безумно сложные схемы. Рождались на доли мгновений и тут же умирали Сети. Взмывали ввысь и опадали Паутины.
Невозможные. Недоступные человеческому разуму.
Божественные.
Тимур резко втянул воздух сквозь сжатые зубы.
«Ты гадал — ты не мог просто принять на веру, а, полуварвар? С того момента, когда в физическом мире тебя подхватили неопровержимо реальные руки советника Ари. Когда взглянул в русалочьи, колдовские глаза. Ты не мог об этом не думать».
Он пытался подсчитать, какие же объемы нужны, какая информационная плотность, чтобы материализовать в физическом плане духовную сущность. Поднял архивы, посмотрел засекреченные выкладки ученых метрополии.
Возможности искусственного интеллекта (по крайней мере, того уровня, что дозволен был на Акане) на многие порядки превышали проявляемую ими активность. Ками поклялись Кикути, что не будут вмешиваться в дела живых — и, вопреки всем прогнозам, действительно не вмешивались. Они приглядывали за своими семьями и храмами, отвечали на просьбы потомков, по мере сил помогали. Где-то даже играли в благосклонных или же недружелюбных высших существ. Но при этом итоговое влияние божеств на жизнь планеты выходило минимальным. Пожалуй, самым ярким примером на памяти Тимура можно было назвать инициативу Ари по созданию коалиционного правительства. Но и в данном случае ками действовали с одобрения, а то и по приказу владыки Нобору.
Если собрать вместе всю активность, что проявили за прошедший год божественные обитатели планеты (у советника Канеко был доступ к статистике), то в сумме она едва составляла один процент того, что по самым скромным прикидкам позволяли их ресурсы. Чем же, простите, были заняты остальные девяносто девять? Куда уходили память, и воля, и сила, способная переплести саму ткань реальности? На чем сосредоточены были безграничные аналитические способности?
Сюда. Вот сюда они уходили. В самые глубокие, самые недоступные бездны Паутины. Для работы, которую человеческий разум не в силах не то что постичь — просто представить. Работы, которая будет безвозвратно потеряна, если Акана падет.
«Люди обитают в мире живых. Ками
Старая, набившая оскомину заповедь Кодекса Деяний. Канеко Тимур, по горло занятый именно «миром живых», о таких вещах не задумывался. На Акане не принято было открыто интересоваться, что же скрывается под туманным определением «мира божественного». Любые расспросы жрецов на данную тему заканчивались безмятежной улыбкой или невнятным «всему свое время». И время это, похоже, для неугомонного Неко настало чуть ранее запланированного.
Тимур еще раз медленно выдохнул. Попытка изолировать отдельный фотон и рассмотреть его поближе принесла лишь смутную ассоциацию со строящей живой организм молекулой ДНК. Господин советник сдернул очки, как никогда чувствуя себя варваром и святотатцем.
— Замечательно, Канеко, — попытался улыбнуться. — Если провалиться, то в сакральную тайну, не так ли?
— Нет, смертный. — Голос, в котором пели арктический холод и звездные выси, ударил в спину приливом гнева. — Мимо этой тайны тебе лучше бы было промахнуться.
Миг застывшего предчувствия. Медленно, старясь не делать резких движений, Тимур обернулся. Еще надеясь, что глаза не признают того, о чем интуитивно догадывались разум и сердце.
За спиной его стояло, так небрежно, воплощение самой страшной из сетевых легенд. Ни сбежавшая военная программа, ни игровое чудище, ни даже дикий вирус не могли соперничать с ослепительным ужасом, что отбрасывал тень вековых слез и мифов.
Чистая-чистая кожа, даже в этой неестественной яркости едва маскирующая внутренний свет. Волосы разметались по плечам — золотые локоны, точно слезы смолы, текучи и блестящи. Лицо, от взгляда на которое подгибаются колени и хочется упасть, и плакать, и молиться беззвучно. Темные, горькие, гордые очи, в них вся скорбь земная и вся надменность небес.
Завороженный, до краев полный ужаса взгляд поднялся вдоль изящного изгиба крыльев. Потерялся в сплетениях света и стали, которое язык не повернулся бы назвать перьями. Отблеском золотого солнца на первом снегу, воспоминанием о потерянном детстве сошла на застывшую землю смерть. И была она прекрасна, прекрасна, прекрасна.
Тимур, конечно, узнал, кто явил пред ним яростное свое присутствие. А что, можно-было-не узнать? Даже невежественный, как… даже фантастически невежественный полуварвар не мог не ощутить тяжесть скрытой за этим обликом многовековой истории. Мелькнула и тут же была отброшена мысль, что возможна стилизация аватары под сохранившиеся в военных архивах изображения. Кто додумался бы? Кто посмел?
Здесь. На Акане. На расстоянии пары шагов. Искусственный интеллект, зародившийся и царивший столетия назад на планете Эдем. Один из тех, кто считал человечество материалом для собственного творения, кто разжигал невиданные доселе войны, кто целые солнечные системы превращал в канву для своих экспериментов.
Волосы вставали дыбом, стоило вспомнить: первая ангельская война; когда дети Эдема взбунтовались. Люди и ари вместе сражались против пожиравшего всех и вся Единого разума. И страшное, горькое «после». Когда на пепелище победы взросла вторая из великих войн, когда смертные предали своих братьев — златоволосый ведь помнит и те дни тоже, ощущает их с беспощадной ясностью абсолютной памяти.