Ярлык Великого Хана

Каратеев Михаил Дмитриевич

– А ну, пахари, наскакивай, кто еще желает попробовать брянского гостинца!– куражился Голофеев.– Вы, чай, у своих святых князей больше приучены саблями дрова колоть, чем рубиться! Пользуйся, карачевщина, сей день всех обучаю бесплатно!

– Погоди, Пашка, может, и я тебя койчему выучу! – крикнул Никита Толбугин, пробиваясь к нему на своем могучем коне.

– А, здорово, перевертыш!– узнал старого сослуживца Голофсев.– Ну как, отдохнул у князя Пантелея Мстиславича от ратного дела? Небось коров у него доишь?

– Я-то не дою, а вот тебя, как приведем в Карачев,

мы к этому делу и приставим,– ответил Никита, замахиваясь тяжелым мечом. Но Голофеев, знавший, что теперь встретился с серьезным противником, был начеку и легко отбил удар.

Начался поединок, в котором возможности сторон казались равными. Голофеев уступал Никите по силе, но зато превосходил его ловкостью и навыком. Он перестал зубоскалить и все внимание сосредоточил на острие сабли. В короткий срок он сбил с противника шишак и задел его щеку. Рана была пустячная, но лицо Никиты залилось кровью, и Голофеев снова повеселел.

– Пожди, колода, сейчас я из тебя наколю лучины, начал он, но кончить не успел: под ударом Никиты сабля его

переломилась надвое, а в следующую секунду, богатырской рукой вырванный из седла, он уже барахтался на земле и двое карачевцев вязали его ремнями.

Эта победа Никиты решила исход сражения, которое уже подходило к концу. Люди княжича Василия всюду теснили брянцев. Развязавшие друг друга пленники, вооружившись чем попало, крушили их с тыла и вязали упавших на землю или сдавшихся. Увидев, что схвачен их воевода, немногие еще защищавшиеся брянцы побросали оружие. Лишь человек сорок, находившихся в самом хвосте колонны, успели повернуть коней и вскачь пустились назад, по дороге. Зная, что там они столкнутся с отрядом Алтухова, Василий тотчас послал следом за ними с полсотни всадников, чтобы зажать их с двух сторон. Алтухов в это время уже подходил к поляне. Попав между двух огней, беглецы предпочли в новый неравный бой не вступать и сдались по первому требованию.

– Ну, с полем тебя, Василей Пантелевч,– сказал воевода, подъезжая к Василию.– Быстро ты управился! Мы всего на версту позади их держались и то ко времени не поспели. Однако много вы их посекли, – добавил он, оглядывая усеянную телами поляну. Чтобы в другой раз поразмыслили, допрежь чем идти разбойничать в нашу землю,– ответил княжич, снимая шлем и вытирая платком вспотевшую голову. – Но их тут больше повязанных валяется, нежели убитых. Разбери-ка, Семен Никитич, что к чему, да наведи счет и порядок. Такоже погляди, чтобы раненым немедля была помощь оказана.

Алтухов тотчас приказал освобожденным крестьянам подобрать раненых и отнести их на берег ручья, протекавшего нескольких саженях от поляны. Убитых он велел складывать отдельно, у дороги. Дружинники, под наблюдением Никиты, тем временем собирали пленных, ловили коней и сносили в кучу взятое у брянцев оружие.

Через полчаса итоги сражения были подведены. Карачсвский отряд потерял убитыми восемь человек, и более двадцати были ранены, из них пятеро тяжело. Победителям досталось полтораста пленных, около двухсот лошадей и много оружия. У брянцев семнадцать воинов было убито и свыше тридцати ранено.

– А

среди взятых, кроме Голофеева, есть ли еще дети боярские? – спросил Василий, когда воевода доложил ему обо всем.

– Есть четверо, княжич.

– Добро, Семен Никитич, пойдем-ка поглядим, что там за люди, да рассудим и урядим что надобно.

Осмотрев пострадавших, раны которых обмывали у ручья, а затем перевязывали, обложив листьями подорожника, Василий и Алтухов вышли на дорогу. Справа от нее стояла толпа пленных брянцев, слева группа отбитых крестьян. Глянув в их сторону, княжич заметил, чуть поодаль от других, миловидную девушку лет семнадцати. Рядом с нею, спиной к дороге, стоял воин в высоких сапогах, кольчуге и шлеме, на боку его висела кривая сабля. Оп держал девушку за руку и что-то ей говорил,– слов не было слышно, но по счастливому выражению ее разрумянившегося лица нетрудно было догадаться, о чем у них шел разговор.

– Эге, человече, ты, я вижу, времени терять не любишь,– сказал Василий, подходя к этой паре и коснувшись плеча воина рукоятью плети. Дружинник быстро обернулся, и княжич с удивлением узнал Лаврушку.

– Вон оно что!– вымолвил он.– Где ж это ты разжился столь знатным доспехом?

– Сбил с седла одного ворога, пресветлый княжич, ну и завладел его справой. В самую пору на меня все пришлось!

– Ну, молодец! Дружинник теперь ты важный, ничего не скажешь. Вижу, и невесту себе заимать успел?

– Да вот, случилась она средь тех людей, что брянцы из Бугров угнали…

– Теперь разумею, почто ты так рвался в битву: зазнобушку свою выручить спешил! Ну, что ж, значит, невдолге и свадьба?

– Не отдают за меня Настю родители,– сокрушенно промолвил Лаврушка.– Бают, голь я перекатная.

– Где же голь, ежли ты княжий дружинник? Не печалуйся, да и ты, Настенька, не кручинься. Коли снадобится, сам буду вашим сватом, авось мне не откажут!

Оставив просиявшую при этих словах пару, Василий обратился к столпившимся вокруг крестьянам:

– Ну, как, мужика, все свое добро понаходили?

– Благослови тя Христос, пресветлый княжич, спаситель наш,– загалдели крестьяне, кланяясь в землю.– Все как есть в сохранности оказалось, туточки на телегах все было покладено!

– Добро, значит, в этом убытка вам нет. Кто у вас тут староста?

– Ежели тебе от Клинковской общины, то я староста, твоя княжеская милость,– выступил вперед кряжистый, седобородый крестьянин.– А бугровский – вона раненых пользует!

– Нет, мне ты и надобен. Как звать-то тебя?

– Ефимом звать, пресветлый княжич. Робкин я, сын Степанов.

– Скажи, Ефим, сильно погорело ваше село?

– Да, почитай, ничего не осталось,– ответил староста.– Ведь энти аспиды кажную избу порознь подпалили, а в ту пору еще и ветер был.

– Сколько же у вас всего дворов?

– Десять дворов, батюшка.

– А Бугры тоже спалили?

– Не, Бугры токмо пограбили. Видать, дюже поспешали они, анафемы.

– Все одно не ушли! А как мыслишь ты, староста, во что станет отстроить ваше село?