Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник)
Шрифт:
Так размышлял бывший княжий кормилец, с кряхтеньем поднимаясь по ступенькам крыльца. Не спал князь всю ночку-то, не спал… Рано поутру вон зовет. Ага, как дел натворить, так без Блуда, а как исправлять, так и старый воевода надобен стал… Блуд ворчал, но радовался, что снова нужен Ярославу. Снова будет хоть на что-то годен. Князь и впрямь не спал, глазища вон какие, ввалились глубже некуда. Воеводе стало жалко своего воспитанника; умный, расчетливый, решительный, ему бы княжить и княжить, а вон приходится…
Ярослав уставился на Блуда каким-то странным взглядом и вдруг велел:
–
– Что?! – изумился тот. Чего его на вече-то несет? Вчерашнего новгородцы не простят, для веча рановато, сначала надо поговорить кое с кем, подарки поднести, горожанам что-то хорошее сделать, а уж потом на площади орать, как вчера смог.
Но Ярослав не собирался с Блудом ни спорить, ни что-то объяснять, только коротко бросил:
– Собирай вече! Князь Владимир умер…
Воевода глядел вслед удалявшемуся из горницы князю раскрыв рот. Не в силах справиться с изумлением, он коротко икнул и почему-то сказал сам себе:
– Ага-ага…
Над Новгородом снова зазвучал вечевой колокол. Горожане не могли понять, что еще случилось за ночь, если с утра пораньше зовут на вече. Меж ними ходил слух, что в колокол попросил ударить князь Ярослав. Что это? Мало того, просил собраться в поле, не на вечевой площади. Князя ждали с опаской, а ну как решил требовать выдачи сбежавших вчера? Хотя самые решительные полегли под мечами княжьих дружинников, но готовых вступиться за своих осталось немало.
Ярослав подъехал к собравшимся людям один, дружинники остались вдали. Шел к помосту, сильно хромая, толпа безмолвно расступалась перед ним, кто со страху, кто из уважения, все же князь… Он взбирался на помост, ни на кого не глядя, потом все же поднял глаза на притихшую площадь и вдруг… поклонился городу в пояс! Такого не ожидал никто. Ждали, что начнет казнить или корить, что потребует своим зычным голосом виноватых, но только не вот такого. Вече затихло так, что дальний плач ребенка казался криком. Голос Ярослава был на сей раз тихим и хриплым.
– Любимая моя и честная дружина, избил вас вчера в безумии своем! Теперь мне того и златом не искупить!
Стоявшие ближе могли поклясться, что видят на лице князя слезы! Показалось? Нет, не показалось, Ярослав действительно плакал. Утерев слезы тыльной стороной ладони, он снова поклонился горожанам.
– Отец мой, князь Владимир, умер, и Святополк сидит в Киеве, избивая братию свою. Погибли князья Борис и Глеб. Хочу на него пойти. Пойдете за мной?
На несколько мгновений снова воцарилась тишина. И вдруг толпа выдохнула в едином порыве:
– Пойдем, князь!
Раздался чей-то звучный голос:
– Хотя и побиты братья наши, можем, княже, за тебя бороться!
Теперь рыдал уже не только Ярослав, даже у Блуда, много чего повидавшего на своем веку, на глаза навернулись слезы. Для всего Новгорода, и для его жителей, и для князя эти слезы были очистительными. Они точно смыли все причиненные обиды, примирили Ярослава с Новгородом.
Сфенг
Тмутаракань далеко от Киева. Так далеко,
Но в Тмутаракани живут русские люди, и это русское княжество. Русские там жили издревле, а под Киев город и княжество встали по воле князя Святослава, до того город звался Самкерцем и был под хазарами. От Хазарии стонали многие порубежные русские земли, сколько материнских слез пролито по погибшим или плененным сыновьям, сколько отцовских сердец изболелось по женам и дочерям! Хазарский полон как яма бездонная, уводили и уводили русичей проклятые, торговали людьми, как скотом, на рынках Итиля, Саркела, того же Самкерца… Плененные мужчины слыли хорошими работниками, сильными, выносливыми, хотя не всякого русского заставишь в полоне работать. Иной скорее под плетью или мечом погибнет, чем голову перед насильником склонит. А другой и работать станет только с надеждой бежать, добраться до своих и вернуться к проклятым с мечом в руках.
Все страдали от хазар – и поляне, и северцы, и те же вятичи… Потому когда собрался на них князь Святослав, то хорошая рать под его руку встала. Но князь хитрый, чтоб хазары заранее не изготовились, сделал вид, что вовсе и не на них идет, отправился сначала к вятичам, вроде тех сначала под себя брать.
И на Хазарию пошел не по Днепру и через Русское море, а вятичскими лесами. Понимал, что обычным караванным путем ему в Итиль – столицу Хазарии – не пройти. Он только пороги днепровские пройдет, а в Хазарии знать будут, потому как надо спуститься мимо печенегов по Днепру, пройти Русским морем до Боспора Киммерийского, чтобы попасть в Сурожское море, которое греки Меотийским болотом за малую глубину зовут.
А по берегам Боспора города стоят – Корчев да Самкерц. И сам Боспор не столько велик, чтоб пройти беспрепятственно, это не Цареградский Босфор, хотя и тот опасен. Сурожское море и впрямь мелкое выше меры, старики рассказывали, что были времена, когда его и вовсе не было, тек Дон-Славутич прямо в Русское море, а на месте Сурожа озеро плескалось.
Из-за своего мелководья море с норовом, в нем, как в корыте, любая волна даже при малом ветре – беда. Потому и сидели хазары спокойно, держа под своей рукой Корчев и Самкерц, не пройти мимо войску ни русскому, никакому другому.
А от Сурожа русским надо было еще и Доном проплыть мимо Саркела, что укреплен сверх меры с помощью греков. Русские эту крепость Белой Вежей звали. От нее волоками через степь до Волги, что хазары Итилем нарекли, и до самого Итиля почти у Хвалисского моря плыть. Такой путь смерти подобен, лучше сразу отказаться. Не боялись русских хазары и не ждали. Итиль и укреплений-то почти не имел, никому в голову не могло прийти, что его кто-то брать станет.
Не пройти ни одному войску такой путь. А князь Святослав осилил. Но не Днепром и Русским морем на хазар пошел, а через вятичей. У тех побыл, заручился, что в спину не ударят, спустился Волгой до Волжской Булгарии, взял на меч их столицу Булгар, хотя те особо и не сопротивлялись, скорее сделали вид, что противятся, разметал по степи буртасов и отправился Волгой к самому Итилю.