Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник)
Шрифт:
В подъезде старого дома все оставалось по-прежнему. Как будто и не было никакой войны. Только крашенные масляной краской стены облупились чуть сильнее.
Чтобы не беспокоить соседей, Максим достал собственный ключ, который он хранил в вещмешке всю войну как талисман. Ключ подошел. Максим тихонечко проскользнул длинным коридором коммуналки к заветной двери.
Набрав полную грудь воздуха, спрятал за спину букетик сирени и постучал в дверь.
Некоторое время ничего не происходило, потом с той стороны послышалось шарканье ног.
Дверь отворила седая старушка. Время
– Здравствуйте. А где Катя? – выдохнул первое, что пришло в голову.
– Опоздал ты с войны, солдат. Померла твоя Катя, – ответила женщина надтреснутым голосом и подняла на Максима печальные серые глаза.
Дмитрий Лукин
Сто восемьдесят пятый Поликарпова
– Летчик должен любить свою машину! Без этого и думать нечего подниматься в воздух. Понял, Стриж?
Комиссар полка Егоров заслонил солнце и снова уставился на меня, как на врага народа. Надоело ходить туда-сюда, вот и завис надо мной темной громадиной – не шелохнется.
– Так точно, товарищ комиссар полка!
Чего же тут непонятного?! По три раза на день мне эту любовь к самолету вдалбливают.
Он удовлетворенно погладил усы и начал что-то говорить о щекотке и девушках за амбаром. Значит, занятие уже заканчивается. Самое главное сказано.
В глаза ударило солнце, я зажмурился и уже не слушал Егорова. Что толку? Мое дело – просто кивать да на радость старшим в нужный момент говорить: «Так точно, товарищ комиссар полка!» И летчикам весело, и комиссар доволен.
Хорошее настроение летного состава – залог победы. Поэтому я не обижаюсь, когда надо мной смеются. Пусть, лишь бы фашиста били точнее.
Шут полка из меня получился отменный. Все началось с «экзамена». Я его с треском провалил: не смог выпить граненый стакан водки. Сделал два глотка, а потом закашлялся – аж слезы на глазах выступили. Летчики пододвинули мне закуску и долго смеялись. За своего, разумеется, не признали. Я так и остался для них ребенком, случайно заброшенным в полк. Не товарищ, а дополнительная обуза. Толку в бою никакого, зато посмеяться можно.
Ну и пусть! Чем могу, как говорится, буду Родине полезен.
Раньше-то я, по наивности, думал, что все эти политзанятия проводятся специально для меня. Я ведь тут один «желторотик». Вот комиссар и поднимает мой боевой дух. Правильно, кстати, делает. Но зачем слушать Егорова приходят другие летчики нашего полка, некоторое время оставалось для меня загадкой. Они же у нас все асы и герои. «Красные соколы». Многие еще в Испании отличились. Некоторые в Монголии над Халхин-Голом летали. Не понимал я, зачем этих людей учат Родину любить. И самолеты. И девушек щекотать за амбаром. Разве они не доказали свою любовь на высоте?
К счастью, я быстро понял свою ошибку. Для наших асов у Егорова нашлись другие слова. На прошлой неделе он говорил о неподобающем поведении летчиков-истребителей: «Товарищи! Мне сообщили, что летчики некоторых полков предпочитают
Потом он рассказал об участившихся случаях пьянства, о том, что главная наша цель – бомбардировщики, а не игра в кошки-мышки с вражескими истребителями. Увлекаетесь, товарищи летчики, увлекаетесь!
Та лекция явно читалась не для меня. Ни слова про щекотливо-амбарную тему.
А вот сегодня как назло!
Чего это комиссар все время на меня смотрит? Может быть, не доверяет мне? Сомневается? Мал я еще по годам, и за десять боевых вылетов ни одного вражеского самолета не сбил. А ведь давно пора! Но с другой стороны, кого тут собьешь, когда меня наши «миги» и «лаги» охраняют как зеницу ока. Не пускают в бой. Правда, я не очень-то и рвусь: куда с моим рылом в калашный ряд? Только помешаю асам, испорчу им всю игру. Или, чего доброго, своих с перепугу собью. А это уже будет совсем не смешно. Пока что мое место – в наблюдателях. Наверное, так оно и задумывалось при формировании смешанных полков: новички летают с мастерами и набираются опыта. Но комиссар уже понял, что мое наблюдение затянулось…
– Вот опять отвлекся. Ты, наверное, только о девушках и думаешь. Да, Стриж? Стриж!
Я вздрогнул.
– Так точно, товарищ комиссар полка! Виноват, товарищ комиссар полка! Отвлекся.
Летчики грохнули. Несколько ладоней похлопали меня по плечам.
– Молодец, Стриж! Верное направление взял!
– Настоящий гвардеец!
– Прицел у парня отлично работает!
Все, думаю, не летать мне больше в гвардейском истребительном авиаполку. Отправят теперь воздух из аэродромного баллона подкачивать да колодки из-под колес убирать. Тоже дело нужное. А может быть, вместо мотористов буду хвосты «яков» и «харрикейнов» при взлете к земле прижимать. В кабину-то теперь точно не пустят. И поделом!
Но комиссар сам не удержался. Сначала в кулак прыснул, потом открыто засмеялся и вот уже рукой машет: свободны, мол, занятие окончено.
Летчики отсмеялись и разошлись, кто в казармы, кто к самолетам, а кто вместе с Егоровым в штаб.
Я остался сидеть на траве в одиночестве. Дежурные – Шевченко и Китаев, мой «ишачок» стоит в двадцати метрах и полностью готов к вылету, в небе – тишина, значит, есть время спокойно полюбоваться закатным солнышком, подышать вечерним воздухом с ароматом бензина и поразмыслить о словах комиссара.