Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник)

Уланов Андрей Андреевич

– И все-таки? – перебил Тимур. – Произнеси, кто это.

– Анфюрер НСДАП Отто Карл Зольдер. Фашистский преступник. Один из разжигателей Второй мировой. Садист и палач.

– Садист и палач, – Тимур щелкнул по кла-више.

Картинка на экране сменилась. В бункере вдруг стало очень холодно, я глубже запахнул кожанку. Тимур долго смотрел на меня, ожидая, что я продолжу. Но я смотрел в пол. И Тимур продолжил сам:

– Карл Отто Зольдер родился и вырос в баварском городке Кройцнах. Окончил колледж в Нюрнберге и получил диплом хирурга. Вступил в нацистскую партию и ушел в политику. Он не только подписывал бумаги об уничтожении миллионов, но и сам любил работу палача. Говорил, что ставит научные эксперименты,

на самом деле ему доставляли удовольствие пытки. В подвалах гестапо у него был личный кабинет, где он приводил в исполнение собственные приговоры. Он вырезал глаза осужденным, отрывал пальцы, выламывал ребра и лил кислоту на открытое сердце, наблюдая, как жертва корчится в судорогах… Людей он делил на две категории: годный человеческий материал и материал, подлежащий уничтожению. С теми, кого он не считал людьми, он мог делать все. На этом снимке анфюрер самолично выдирает кишки у двенадцатилетней девочки – дочери лидера сопротивления, взятой в заложники. Это вы и так знаете. Но ты, Петька, подними, пожалуйста, взгляд и посмотри на этот кадр. Ты никогда и нигде не увидишь снимков такого качества – в то время еще не было такой техники.

– Не хочу смотреть, – сказал я сквозь стиснутые зубы. – Он давно сдох.

– Дожил до восьмидесяти трех, – возразил Тимур, повернув запястье и глянув на свои большие командирские часы. – Жил на собственной вилле в Латинской Америке. Ел папайю и устриц, запивал чилийским вином, читал журналы, смотрел телевизор. И умер своей смертью от инсульта – в собственной постели, в окружении семьи и охраны. С улыбкой на губах умер, как рассказывали.

– Хорошо, братцы, а к чему все это? – спросил я. – Фашистских подонков мы в «Fire Mission» мочим. Сегодня ж мы собрались познакомиться? На крайняк, обсудить тактику? А такая мразь не достойна, чтоб мы ее обсуждали, правильно?

Тимур задумчиво молчал и смотрел теперь только на меня.

– Скажи, Петька, ты бы смог его убить? – Он сменил кадр, и на экране снова появился молодой Карл Отто, митингующий с трибуны.

– Нет, – ответил я.

– Нет… – Тимур задумчиво цыкнул зубом. – А почему?

– Потому что когда он умер, я еще не родился.

– А если тебе дадут возможность попасть в ту эпоху и убить его?

– Кого? Анфюрера? Карла Отто Зольдера? Фашиста-садиста? Убийцу миллионов? С удовольствием. И кто же мне даст сделать такой подарок человечеству?

Тимур перевел вопросительный взгляд на Анку.

– Маразматический вопрос, – сообщила Анка. – Разорву, как щенок прокладку.

Тимур перевел взгляд на Пашку.

– Бригадир, – сказал Пашка, – ты уж объясни непонятливым, к чему все это? Новая версия «Fire Mission» вышла?

– Я спрашиваю: ты бы убил его, если тебе дадут в руки такую возможность?

– Странный вопрос.

– Да или нет?

– Да. Кого тогда убивать, если не таких анфюреров? Несмываемый позор рода человеческого.

– Спасибо, друзья. – Тимур встал, положил трехпалую ладонь на макушку черного цилиндра и снова искоса глянул на часы. – Я рад сообщить, что такая возможность у нас есть. Она появится примерно через полчаса. В следующий раз – примерно через полтора года, точная дата будет известна лишь за сутки. Вы меня простите, что я не смогу объяснить подробностей – мне пришлось бы рассказать много такого, чего вам не надо знать для вашей же безопасности.

Тимур снова обвел нас взглядом. Мы молчали – «Fire Mission» приучает к военной дисциплине, когда Бригадир объясняет задачу. Тимур продолжил:

– Через полчаса прямо из бункера мы попадем в точку бывшей реальности – Германию начала тридцатых годов. Наша цель – Карл Отто. Миссия точно рассчитана и спланирована – я потратил на это два года. Сколько бы ни длились все части миссии – час, два, сутки – когда мы ее выполним, вернемся в бункер в тот же миг, когда ушли.

Мы

переглянулись с Пашкой. Тимур продолжал:

– Я не предлагаю поверить мне на слово и не предлагаю задавать вопросы – у нас слишком мало времени даже на инструктаж и снаряжение. – Тимур указал трехпалой рукой на Пашкин пуховик. – Кстати, оставишь пуховик, там будет жарко. Главное: я не обещаю, что наша миссия что-то изменит в реальном мире, потому что не знаю, насколько реальны миры, куда мы отправимся. Но подчеркиваю: эта миссия – не игровая. Я спланировал и продумал ее во всех подробностях, но если вы сломаете ногу – вы ее сломаете на самом деле. Ясно? Я собрал бригаду лучших бойцов русского сектора, но эта миссия добровольная. Мы не получим за это ничего. Даже благодарности человечества – об этом никто никогда не узнает. Понятно? Нам представилась такая возможность, и мы это делаем потому, что наше дело правое. Кто не готов идти – тот останется здесь. Сейчас я принесу снаряжение, а вы подумайте над моими словами.

– Лично я ни разу не держал в руках настоящего оружия, – пробормотал Пашка.

Я тоже хотел это сказать, но стеснялся.

– Брось, – Тимур поморщился и взмахнул трехпалой рукой. – Я покажу, как им пользоваться, там нет ничего сложного. Я знал людей, которые годами держали в руках автомат, а в реальном бою он у них падал из рук. И знал людей, которые брали ствол впервые в жизни и били точно в цель. Я полтора года наблюдал, как кто из вас проходит «Fire Mission». У нас были разные ситуации. Вы трое – умелые бойцы, не трусы и никогда не предадите. А вместе мы – слаженная бригада.

Пашка польщенно шевельнул мохнатыми бровями.

– А вот фотоаппарат придется оставить здесь, – вдруг сказал Тимур.

– Это еще почему? – вскинулся Пашка. – Я без фотика никуда!

– Нет, – жестко сказал Тимур. – Извини, брат. Нет. Потом поймешь.

Он вышел и тихо прикрыл дверь.

Я посмотрел на Анку. Она глядела в пространство, поджав губы, и по лицу было неясно, о чем она думает. Тогда я уставился на пульт. Железо как железо – старый военный прибор серийного выпуска, пульт кондовых ручек и тумблеров, круглый экран с насечкой, напоминающей прицел винтовки. А вот громоздкий цилиндр – штука странная.

Пашка тем временем проворно встал и присел у компа на корточки, словно боясь трогать стул Бригадира. Нажал кнопку, и на экране снова появился тот самый отвратительный снимок.

– Кончай смаковать, – сказала Анка. – Убери.

– Действительно, убери, – поддержал я, – чего ты, в самом деле?

Но Пашка еще несколько секунд смотрел в экран, и только потом сбросил кадр и тихо вернулся на диван.

– Видишь ли, какая штука… – задумчиво сказал он, обращаясь не то ко мне, не то к Анке. – И даже не в том дело, что снимок цветной, были во времена Второй мировой цветные камеры… И даже не в том дело, что качество у снимка цифровое – это видно. И даже не в том дело, что снимали дешевой цифровой мыльницей с жестким объективом и встроенной вспышкой.

– С чего ты взял? – на всякий случай поинтересовался я.

– Да уж поверь мне… – усмехнулся Пашка. – Но дело-то не в этом. Все это можно подделать и нарисовать, если надо. Вот только зачем? Вся беда в том, что кадр неудачный…

Это было правдой. Хоть я и видел снимок всего секунду, но забыть такое нельзя. Не позировал Карл Отто, когда выдирал кишки девочке. Оборачивался от своего хирургического стола – удивленно и испуганно, и глаз у него был красный от вспышки, и рука подонка, сжимавшая окровавленный скальпель, размазалась и вышла из фокуса. А на дальнем плане по ту сторону стола белобрысый помощник анфюрера в окровавленном фартуке – он тоже не позировал. Отшатывался назад с выпученными глазами и прижимал ладонь к фартуку, словно пытался нащупать на поясе кортик или пистолет.