Ярость (Сборник)
Шрифт:
— Вы смеетесь? — немедленно вспыхнул Сен-Сир. — Вы не цените великого искусства? Что вы о нем знаете, а? Вы что — гений?
— Это, — сказал Мартин снисходительно, — мерзейший фильм, когда-либо заснятый на пленку.
В наступившей мертвой тишине Мартин изящным движением стряхнул пепел и добавил:
— С моей помощью вы еще можете не стать посмешищем всего континента. Этот фильм до последнего метра должен быть выброшен в корзину. Завтра рано поутру мы начнем все сначала и…
Уотт сказал негромко:
— Мы вполне способны сами
— Это художественно! — взревел Сен-Сир. — И принесет большие деньги!
— Деньги? Чушь! — коварно заметил Мартин и щедрым жестом стряхнул новую колбаску пепла. — Кого интересуют деньги? О них пусть думает «Вершина».
Уотт наклонился и, щурясь в полумраке, внимательно посмотрел на Мартина.
— Рауль, — сказал он, оглянувшись на Сет-Сира, — насколько мне известно, вы приводите своих… э….. новых сценаристов в форму. На мой взгляд, это не…
— Да, да, да, да! — возбужденно крикнул Сен-Сир. — Я их привожу в форму! Горячечный припадок, а? Мартин, вы хорошо себя чувствуете? Голова у вас в порядке?
Мартин усмехнулся спокойно и уверенно.
— Не тревожьтесь, — объявил он. — Деньги, которые вы на меня расходуете, я возвращаю вам с процентами в виде престижа. Я все прекрасно понимаю. Наши конфиденциальные беседы, вероятно, известны Уотту.
— Какие еще конфиденциальные беседы? — прогрохотал Сен-Сир и густо побагровел.
— Ведь мы ничего не скрываем от Уотта, не так ли? — не моргнув глазом, продолжал Мартин. — Вы наняли меня ради престижа, и престиж вам обеспечен, если только вы не станете зря разевать пасть. Благодаря мне имя Сен-Сира покроется славой. Конечно, это может сказаться на сборах, но подобная мелочь.
— Пджрзксгл! — возопил Сен-Сир на своем родном языке и, восстав из кресла, взмахнул микрофоном, зажатым в огромной волосатой лапе.
Мартин ловко изогнулся и вырвал у него микрофон.
— Остановите показ! — распорядился он властно.
Все это было очень странно. Каким-то дальним уголком сознания он понимал, что при нормальных обстоятельствах никогда не посмел бы вести себя так, но в то же время был твердо убежден, что впервые его поведение стало по-настоящему нормальным. Он ощущал блаженный жар уверенности, что любой его поступок окажется правильным, во всяком случае, пока не истекут двенадцать часов действия матрицы.
Экран нерешительно замигал и погас.
— Зажгите свет! — приказал Мартин невидимому духу, скрытому за микрофоном.
Комнату внезапно залил мягкий свет, и по выражению на лицах Уотта и Сен-Сира Мартин понял, что оба они испытывают смутную и нарастающую тревогу.
Ведь он дал им немалую пищу для размышлений — и не только это. Он попробовал вообразить, какие мысли сейчас теснятся в их мозгу, пробираясь через лабиринт подозрений, которые он так искусно посеял.
Мысли Сен-Сира отгадывались без труда. Миксо-лидиец облизнул губы — что было нелегкой задачей, — и его налитые кровью глаза обеспокоенно впились в Мартина.
Толливер Уотт представлял проблему иного рода.
Тайных грехов за ним, по-видимому, не водилось, но и он как будто встревожился. Мартин сверлил взглядом гордое лошадиное лицо, выискивая скрытую слабость. Да, справиться с Уоттом будет потруднее, но он сумеет сделать и это.
— Последний подводный эпизод, — сказал он, возвращаясь к прежней теме, — это невообразимая чепуха. Его надо вырезать. Сцену будем снимать из-под воды.
— Молчать! — взревел Сен-Сир.
— Но это единственный выход, — настаивал Мартин. — Иначе она окажется не в тон тому, что я написал теперь. Собственно говоря, я считаю, что весь фильм надо снимать из-под воды. Мы могли бы использовать приемы документального кино.
— Рауль, — внезапно сказал Уотт. — К чему он клонит?
— Он клонит, конечно, к тому, чтобы порвать свой контракт, — ответил Сен-Сир, наливаясь оливковым румянцем. — Это скверный период, через который проходят все мои сценаристы, прежде чем я приведу их в форму. В Миксо-Лидии…
— А вы уверены, что сумели привести его в форму? — спросил Уотт.
— Это для меня теперь уже личный вопрос, — ответил Сен-Сир, сверля Мартина яростным взглядом. — Я потратил на этого человека почти три месяца и не намерен расходовать мое драгоценное время на другого. Просто он хочет, чтобы с ним расторгли контракт. Штучки, штучки, штучки.
— Это верно? — холодно спросил Уотт у Мартина.
— Уже нет, — ответил Мартин, — я передумал. Мой агент полагает, что мне нечего делать в «Вершине». Собственно говоря, она считает, что это плачевный мезальянс. Но мы впервые расходимся с ней в мнениях. Я начинаю видеть кое-какие возможности даже в той дряни, которой Сен-Сир уже столько лет кормит публику. Разумеется, я не моту творить чудеса. Зрители привыкли ожидать от «Вершины» помоев, и их даже приучили любить эти помои. Но мы постепенно перевоспитаем их — и начнем с этой картины. Я полагаю, нам следует символизировать ее экзистенциалистскую безнадежность, завершив фильм четырьмястами метрами морского пейзажа — ничего, кроме огромных волнующихся протяжений океана, — докончил он со вкусом.
Огромное волнующееся протяжение Рауля Сен-Сира поднялось с кресла и надвинулось на Мартина.
— Вон! Вон! — закричал он. — Назад в свой кабинет, ничтожество! Это приказываю я, Рауль Сен-Сир. Вон! Иначе я раздеру тебя на клочки и…
Мартин быстро перебил режиссера. Голос его был спокоен, но он знал, что времени терять нельзя.
— Видите, Уотт? — спросил драматург громко, перехватив недоумевающий взгляд Уотта. — Он не дает мне сказать вам ни слова, наверное, боится, как бы я не проговорился. Понятно, почему он гонит меня отсюда, — он чувствует что пахнет жареным.