Ярость жертвы
Шрифт:
— Вот этого не надо, — всполошилась мать. — Хватит нам твоих сюрпризов. Неужто жениться надумал?
Я увел ее в коридор и вручил запечатанную пачку десятитысячных купюр.
— Не экономь, мама. Покупай все, что нужно.
— Что с тобой происходит, сын?
— Влюбился, мама. Честное слово!
— Который раз?
Целуя ее щеки, я почувствовал влагу.
Глава шестая
Я не знал, кто ему помогает, но он шел по следу точно, цепко, как матерая овчарка, и незаметно было, чтобы устал. Но ошибки бывают у всех, не только у меня, поэтому я спросил:
— Выходит, Григорий Донатович,
Он вел машину аккуратно, не гнал без надобности и склонен был уступить дорогу тем, кто рвался вперед, не соблюдая правил. Покосился на меня:
— Приближаемся, да, но не так быстро, как хотелось бы.
— Однако сегодня вечером… Или пан, или пропал…
— Нет, Саша, не горячись. Сегодня вечером попросим Катеньку приготовить вкусный ужин. Выпьем по рюмочке и пораньше ляжем.
— Не хотелось бы выглядеть дураком, но хорошо бы уяснить…
— Сегодня Могол не придет. То есть придет, но не один.
— Почему?
— Да уж так. Могол крупный хищник, не Четвертачок. В ловушку не сунется сломя голову. Он поступит иначе. Сейчас вокруг того места, где мы назначили свидание, столько его людей, что мушка не пролетит незамеченной. Двум таким «чайникам», как мы с тобой, там вообще сегодня делать нечего.
— Но как же…
— Любимая дочурка, скажешь? Да, Саша, любимая. Но ты плохо представляешь, как он устроен.
Он пока только немного разозлился. Кто мы такие для него? Две шавки, которые осмелились тявкнуть откуда-то из подворотни. Зачем ему лично марать об нас руки, если он пол-Москвы под себя подмял? Он больше оскорблен, чем напуган. Да и не верит, что Лерочка действительно в опасности. Вот когда…
Внезапно я испытал упадок сил, какой бывает после долгой работы, когда вдруг выясняется, что все расчеты были неверны. Гречанинов это заметил, посочувствовал:
— Не унывай, Саша! Все идет по плану.
— По плану? Но как же с ним можно договориться, если он такой? Он получит свою дочурку, а потом…
Тут уж Гречанинов удивился, посмотрел на меня как-то странно и резко перевел разговор…
Катю я увидел издали: она смотрела из окна. Чудно: дом большой, стоквартирный, но я поднял голову и сразу встретился с ней глазами. На шестом этаже ее лицо казалось обрамленным в траурную рамку. Я помахал рукой, и в ответ она скорчила рожу. Мое сердце было уже с ней.
— Давайте съездим в загс, — сказал я Гречанинову. — Мы с Катей заявление подадим.
— К чему такая спешка?
— Если меня прихлопнут, ей хоть квартира останется.
Сели в лифт.
— Не позволяй себе расслабляться, — сказал Гречанинов. — Саша, ты же сильный человек.
Замечание подобного рода от любого другого я воспринял бы как насмешку, но Гречанинов имел право говорить все, что ему вздумается. Я испытывал перед ним внутреннее смирение, которое ничуть не тяготило. Ощущение, что этому человеку я уступаю во всем, было даже приятным…
Катя поинтересовалась, обедали ли мы. У нее все было готово: овощной суп, жаркое и компот из сухофруктов. Извинившись перед Гречаниновым, я увел ее в спальню. Осторожно обнял, поцеловал в губы. Она была как неживая. Я спросил, любит ли она меня. Она ответила, что любит, но очень устала. Не от любви, нет, а оттого, что ей приходится целыми днями сидеть взаперти. Я уверил, что это нормально, когда человек скучает в одиночестве. Катя спросила, долго ли это продлится и что ей делать, если мы утром уйдем, а вечером не вернемся. Я сказал, что такого не может случиться, потому что с Григорием Донатовичем не справится
Закурив, я сказал:
— Я тут пораскинул умишком маленько. Надо нам с тобой пожениться.
— Не надо так шутить.
— Я не шучу. Я уже с Григорием Донатовичем сговорился, чтобы до загса подбросил. А ты что, против?
Катя села, свесив ноги с кровати, закуталась в халатик: теперь я видел только пушистый упрямый затылок.
— Саша, я тебе не верю.
— Чему не веришь?
— Ты не можешь говорить это всерьез.
— Почему?
— Ты совершенно меня не знаешь. Даже не знаешь, сколько у меня было мужчин.
Я потянул ее к себе, но она вырвалась, резко отбросила мою руку:
— Саша, ответь на один вопрос, только честно.
— Ну?
— Зачем ты пригласил меня в ресторан? Тогда, в первый раз.
— Разве не догадываешься?
— Сам скажи.
— Хотел переспать с тобой, зачем еще приглашают в ресторан.
Повернулась ко мне, и лицо у нее было восторженное, как у Миклухо-Маклая, который впервые увидел папуаса.
— Ага! Значит, думал, я проститутка. А теперь что же случилось?
— Боже мой, Катя, да что с тобой? Что тебя так задело? Подумаешь, распишемся. Это же никого ни к чему не обязывает. Сегодня распишемся, завтра разведемся. Делов-то куча.
Тут, видно, я попал в какую-то болевую точку.
— Свинья ты, и больше никто, — просто сказала она. В принципе это был не самый ошибочный диагноз.
— Кстати, — спросил я, — раз уж затронули эту тему. Сколько же у тебя было мужчин?
— Меньше, чем думаешь.
— Да я и не думаю, что больше сотни.
Молча слезла с кровати, босиком пошлепала на кухню. Я докурил, беспричинно улыбаясь, и побрел следом. Пока мы миловались, Григорий Донатович успел отобедать и теперь попивал чаек с малиновым вареньем. Улыбающийся, распаренный, точно из баньки. Катя, нахохлившись, как воробышек, еидела напротив.
— Думал, вы уснули, не хотел тревожить, — оправдался Гречанинов. — У нас, у стариков, свои маленькие радости. Набил брюхо — и на бочок. Но и тебе тоже, Саша, следует поесть чего-нибудь горяченького. Суп у Катеньки получился — объедение… Вы что такие смурные оба? Повздорили?
Катя поднялась к плите, налила супу в тарелку и поставила передо мной. Все молча.
— Посоветуйте, пожалуйста, Григорий Донатович, — обратился я к наставнику. — Вы, наверное, в женщинах больше моего разбираетесь. Какого рожна им надо?