Ярость
Шрифт:
Положив трубку, ректор посмотрел на часы. Выключив компьютер, он взял со стола чёрную папку для бумаг, встал и вышел из кабинета. Неспешно спустился на первый этаж, поздоровался с парой недавно принятых на работу преподавателей четвёртого курса. На улице было довольно тепло для сентябрьского дня. Чем-то день напомнил летний месяц, почти безоблачный, но не такой душный. Когда ректор добрался до здания медицинского корпуса, заметил студента с младших курсов, который нервно вышагивал на дорожке перед входом, время от времени поглядывая на часы. В приёмной же дежурила помощница доктора, читая небольшую книгу за стойкой.
— Геннадий Сергеевич, добрый день.
— Доброго дня, Наталья Алексеевна.
Помощницу доктора Шимова ректор знал не очень хорошо. Из резюме помнил, что она долго работала в институте скорой помощи Склифосовского, затем несколько лет врачом общей практики. Сам Шимов о ней отзывался только положительно, что было лучшей рекомендацией.
— В какой палате сейчас отдыхает Матчина Светлана?
— На втором этаже, первая палата. Только недавно капельницу поставили, но вы можете её навестить. Халат, — женщина нагнулась под стойку и вынула упаковку с новеньким белым халатом. — Вас проводить?
— Нет, я найду дорогу.
Ректор почувствовал присутствие мастера Ермоловой Таисии. Оно ощущалось со стороны перевязочной на первом этаже. На подходе он услышал её голос.
— Не веди себя как маленький ребёнок, — говорила она. — Хочешь назло им повредить связки и сустав? Назло врагу отморожу ногу, чтобы в бой не идти, так? А потом что? Через пару лет плечо будет так болеть, что сможешь предсказывать погоду не только в столице, а во всём регионе, заранее, за две недели, — она вздохнула и сказала немного мягче. — Доктор Шимов сказал — фиксатор на руке носить ещё неделю, не меньше. Лучше, конечно, две недели, а потом реабилитация.
— Давай, давай, — сдался уговорам Кузьма Фёдорович. — Я руку могу зафиксировать и без этой пластиковой хреновины.
Ректор отметил, что он едва заметно ощущает присутствие Кузьмы. Если он научится скрывать её, как это делает мистер Ма, многих его врагов ждут большие неприятности. Покачав головой, он направился к лестнице на второй этаж. В палатах для больных он бывал часто. Почти всегда, когда наследники благородных родов попадали сюда и родственники спешили явиться, чтобы высказать своё недовольство. Первые три палаты были одноместные, обставленные с максимальным комфортом. Весь медицинский корпус обошёлся институту в огромную сумму, часть из которой покрыли столица и спонсоры.
— Добрый день, Светлана Евгеньевна, — поздоровался ректор, заходя в палату.
Спинка кровати была поднята, чтобы пациент мог сидеть. Светлана Евгеньевна — невысокая красивая женщина, выглядела довольно молодо. Чёрные волосы, собранные в тугой хвост, констатировали с бледным лицом и белой пижамой. Круги под глазами, немного уставший вид — это были последствия использования большого количества сил, и только бледность указывала на болезнь. И ещё капельница, стоявшая справа от кровати, подсоединённая к здоровой руке.
— Здравствуйте, господин Наумов, — отозвалась женщина. Голос спокойный, уверенный, как и взгляд.
— Не будете против, если я присяду рядом с кроватью?
— Конечно, располагайтесь.
— Почему-то, когда я слышу имя Матчины, то первая ассоциация обязательно связана с какой-нибудь неприятностью. Вы в курсе, что Ваш сын сломал челюсть преподавателю четвёртых курсов? Он две недели лежал
— О, — взгляд женщины стал немного удивлённым.
— За всё время существования института Кузьма самый беспокойный ученик и одновременно самый нерадивый преподаватель.
Помолчали. Взгляд взрослых на минуту упал на неспешно капающее лекарство.
— Скажите, Светлана Евгеньевна, — начал ректор, — в планах семьи Матчиных есть пункт спокойно жить и не воевать со всеми благородными родами одновременно? Понимаю, вопрос риторический, но всё же, вы планируете остаться в Российской Империи? Кузьме под силу основать род или клан в Японии или Китае, но придётся смириться с участью быть вечным иностранцем. Уважаемым, богатым, но чужаком. Или же Матчиными движет только месть?
— Вы ждёте ответ примерной ученицы: «мы первые войну не развязывали и мстить ещё не начинали», так?
— Нет, ответ ученицы мне не нужен, — он рассмеялся.
— Геннадий Сергеевич, конечно же, мы хотим жить спокойно, — вздохнула Светлана. — На своей земле, где похоронены наши близкие. Только есть у меня подозрение, что на родине мы ещё большие чужаки и иностранцы, чем в Японии. Нас целенаправленно загоняют в положение, когда останется только отомстить и покинуть Россию, навсегда.
— Да, такое впечатление сложилось и у меня, — покивал ректор, а в глазах его сверкнуло что-то недоброе. — Тот, кто это делает, весьма недальновидный человек, совершенно не разбирающийся в людях.
— А Вы разбираетесь? — в голосе женщины промелькнула едва заметная насмешка.
— Разбираюсь. Но я корыстен. Из всех мне интересны лишь талантливые и одарённые, — раскрыв папку для бумаг, ректор вынул три скреплённых листа, протянул женщине. Следом подал толстую лакированную ручку, отделанную золотом.
Светлана Евгеньевна посмотрела на это с интересом, взяла листы, бросив ручку на покрывало. Вчитываясь в первые строчки, она хмыкнула, но добежав взглядом до третьего абзаца, посмотрела уже удивлённо. Ректор демонстративно никуда не торопился, наблюдая за ней с лёгкой улыбкой. Вчера вечером ему пришлось немало побегать, чтобы подготовить эти три листа. Только серьёзный разговор с братом занял почти три часа.
— Что это? — сухо спросила женщина.
— Стандартный договор между родом и семьёй, которая собирается в него войти, — терпеливо пояснил ректор, и добавил, немного подумав. — Почти стандартный. Я исключил из него страниц сорок. Права, обязанности, ответственность и прочее. Сейчас это почти точная копия договора столетней давности. Только в то время он назывался несколько иначе и нужно было приносить особую клятву. Мне всегда нравилось, как он звучит, чётко и лаконично. Брат говорит, что написанное на этих листах устарело, но это не так. Скорее мы стали более требовательны и перестали доверять людям.