Яростный свет
Шрифт:
Луна серебрилась в небе цвета индиго, а звезды сверкали как блестки. Они были такими яркими, такими близкими, что Амелия почти могла протянуть руку и коснуться их. Она нуждалась в этом. Ее разбитое сердце жаждало этого, хотело знать, что в мире еще есть красота, которая только и ждет, чтобы она ее увидела.
Она прошла всего четверть пути, когда ее нашел Мика.
— У меня есть кое-что для тебя, — нерешительно проговорил он. Мика что-то прятал за спиной.
Амелия повернулась к нему лицом. В сгущающихся сумерках она все еще могла различить его хорошо знакомые черты.
Мика протянул ей книгу. Это была тонкая печатная брошюра с надписью на лицевой стороне «Судзуки для начинающих, книга первая». Амелия на мгновение затаила дыхание от нахлынувшего на нее горя, бесконечного, как волны на берегу.
— Я же говорила тебе, Мика. Я больше не могу играть.
Его улыбка дрогнула, но лишь слегка. Он не опустил руки.
— Здесь есть женщина, она работает на гидропонных фермах. Ее зовут Дейзи Брэдшоу. Ей уже около семидесяти. Раньше она играла на скрипке. Тридцать лет назад она выступала с Чикагским симфоническим оркестром.
Амелия уставилась на него, все еще не уверенная, к чему Мика клонит.
— Когда она вышла на пенсию, то стала заниматься с детьми, чьи родители хотели, чтобы дети учились настоящей музыке и настоящей страсти к ней. Она сказала, что может поработать с тобой, поискать способ играть даже с тремором. Пусть не идеально, но хоть что-то. Она научит тебя с самого начала. Нота за нотой.
Амелия склонила голову. Посмотрела на свои пальцы, на неизгладимые вмятины — напоминание о целой жизни, посвященной музыке, которую она больше не могла исполнить. Пальцы выглядели нормально, пока она не попыталась ими воспользоваться. Она сжала ладони в кулаки, и по рукам пробежала странная дрожь. Глубокое, всепоглощающее чувство утраты волной прокатилось по телу.
Мика сделал шаг к ней. Его глаза горели надеждой и решимостью, и Амелии показалось, что ее сердце расколется на еще большее количество осколков.
— Твоя музыка в твоем сердце, в твоей голове, в твоей душе. Ты сможешь найти дорогу назад.
— Ты думаешь, это возможно? — прошептала она.
— Да. Ты сможешь. Мы сможем. Нота за нотой. Шаг за шагом. Кирпичик за кирпичиком. Так мы учимся ходить, доверять, любить. Так мы перестраиваем наш мир.
Ее щеки увлажнились. Амелия не знала, когда это случилось.
— Спасибо.
Сумерки сменились ночью. Автоматические фонарные столбы Убежища включились, окутав их обоих мягкой желтой дымкой. Мика стоял неподвижно, держа в одной руке книгу, а другую подняв вверх, в нескольких дюймах от ее лица. Она ощущала расстояние между ними, как статическое электричество.
— Однажды я пообещал, что не прикоснусь к тебе без твоего разрешения, помнишь?
— Это было до фермы Свит-Крик, — напомнила Амелия, — до всего.
— Я люблю тебя, — выпалил Мика. — Я хотел сказать тебе, но не думал… Я бы никогда не обидел Габриэля, но брат сказал… сказал, что я должен, что он хочет, чтобы мы были вместе, если ты конечно этого тоже хочешь…
Амелия уставилась на Мику, на мгновение лишившись дара
Он по-прежнему оставался милым, спокойным, надежным Микой — опорой, на которую она всегда могла опереться, но внезапно стал чем-то большим. Он смотрел на нее теплыми темными глазами, окаймленными длинными ресницами, его рот был слегка приоткрыт. Непокорные волосы завивались над ушами. В мягком свете фонарей его кожа была безупречного бронзового цвета.
Ее сердце переполняло столько эмоций, что Амелия едва могла разобраться во всех них: тепло, благодарность, привязанность, томление. Любовь.
Потребовалось время, чтобы понять, какая это на самом деле любовь — драгоценная дружба, перерастающая в нечто большее. За те несколько недель, что они провели в разлуке, Амелия скучала по нему каждой клеточкой своего тела.
Она любила Мику. Все это время она любила его. Многое мешало — например, попытки выжить, — но под всем этим, как ровное сердцебиение, Амелия любила Мику.
Может быть, иногда сердцу требуется разлука, чтобы осознать все то, чего ему не хватает.
— Я хотел сказать тебе, — тихо произнес он хриплым голосом, — так много раз.
В ней промелькнула тень того давнего страха. Амелия напряглась.
— Я не цельная, — призналась она. — Некоторые вещи мне еще очень тяжело даются. Я сломлена, изранена. Я не идеальна. Я не…
— У Леонарда Коэна есть такая строчка, — нежно сказал Мика. — «Во всем есть трещина, именно через нее проникает свет».
Мика понимал ее. Он всегда понимал. Он понимал ее боль, страх, но также и ее силу, ее музыку, ее страсть. И поскольку он понимал, то ждал.
Он никогда не пытался отнять у нее этот выбор или любой другой.
Он обеспокоенно сдвинулся с места.
— Я никогда не хотел, чтобы ты чувствовала…
Амелия приподнялась на цыпочки и поцеловала его.
На мгновение Мика напрягся, словно опасаясь, что стоит ему пошевелиться, и она бросится наутек. Но Амелия не собиралась бежать.
Книга Судзуки упала на землю, всеми забытая. Мика обхватил голову Амелии руками и нежно притянул к себе. Он мягко ответил на поцелуй, касаясь ее рта своими полными и сладкими губами.
Каждый нерв в ее теле покалывало. В животе запорхали бабочки. Она прильнула к Мике, обвила руками его шею и запустила пальцы в волнистые волосы. От него пахло ванилью и старыми книгами, но ей нравился его запах, он пьянил Амелию.
Мика стал целовать ее крепче, настойчивее, притягивая к себе так близко, как только мог. Обхватил ее руками и прижал к себе так, словно надеялся никогда больше не отпускать. Его объятия казались ей самым уютным местом. Она льнула к нему, а он — к ней.
Они стояли в круге света, окруженные темнотой, но вместе им было тепло и безопасно. Что бы ни случилось дальше, что бы ни таила в себе тьма, горе, борьба и боль, которые могли их ждать, Амелия больше не боялась.
Она в одиночку справлялась с самыми серьезными угрозами; знала, что способна на это, знала, что выдержит, справится. Но ей больше не нужно было делать это в одиночку. И это многое значило.