Ящеръ
Шрифт:
– Мне бы стеклецо новое для оклада отыскать, - как ни в чем не бывало заявил Митёк.
– А то такой человек и без оклада пропадает... не порядок!
– Какой тебе шука оклад?
– сплевывая кровь и осколки нескольких зубов, сквозь слезы поинтересовался поп.
– Шкашано тебе, голова твоя пуштая, что я богу служу! Нет у меня лишнего оклада!
– Вон сколько у тебя икон, отец Порфирий, ты не против, если я возьму одно стеклышко?
– Гошпода побойся, Ящер, ты что творишь? Шовшем с катушек шлетел?
Митька
– А нет ли у тебя, отец Порфирий, чего съестного?
Поп мычал, пытаясь нащупать, сколько именно ему выбили зубов. Отвечать на вопрос он явно не намеревался.
– Что если я в алтарь загляну?
– с этими словами Митька взбежал по ступенькам, устланным вишневым ковром, и приблизился к дверному пролету, зашторенному плотной тканью с византийской символикой.
– Не шмей, дурак!
– взвыл Порфирий, вытянув руку, словно бы умоляя парня не делать этого.
– Это отчего это?
– Нельзя тебе туда, не положено!
– продолжал настаивать на своем дьякон.
– Да я одним глазком!
Рука отодвинула ткань, и парень оказался в святая святых храма. Прямо перед ним в потемках мерцала одинокая лампадка. Все пространство комнаты было завалено ящиками. Присвистнув, Митёк склонился над одной из коробок и попытался прочитать, что там написано, но не смог разобрать букв.
– Это на каком же языке, отец Порфирий?
– выкрикнул парень из алтаря.
– На англицком, - вытирая слезы боли и обиды, прошипел священнослужитель, медленно вставая с прогретого пола. В голове у него шумело, ноги слушались плохо.
– Ничего там не трогай!
– А откуда это у вас?
– снова крикнул Митька.
– Ба-а, да это же оружие, отец Порфирий, вы только гляньте! И еда какая-то заморская, в баночках!
– Мне-то почем шнать?
– прикладывая холодную ладонь к отекшему виску, промямлил поп.
– Что жагружили, то и храню. Хоть оружие, хоть...
– А кто это с тобой поделился, а?
– Митька вынырнул из занавешенного алтаря, вмиг преодолев расстояние в несколько метров. Оказавшись возле священника, парень снова наставил на него свой обрез.
Порфирий медленно и весьма осторожно поднял руки вверх, всем своим видом давая понять, что он не намерен оказывать какое-то сопротивление.
– Не лезь, Ящер, целей оштанешься!
– дыхание вырывалось из приоткрытого рта священнослужителя с неприятным шипящим свистом, словно не человек говорил, а змея шипела.
– С кем работаешь, отец Порфирий?
– снова спросил Митька, и злобно улыбнулся, ткнув собеседника в живот.
Как только обрез больно уперся в область печени, Порфирий всеми фибрами своей православной души осознал, что надо становиться сговорчивее. А ну как прикончит его Митька-Ящер? С него
– Чехи тут были, но крашные их выбили. Есаул, который с чехами шел на шоединение с каппелевцами, велел мне принять провиант и оружие под подпись и честное христово слово, я и согласился, смурной.
– Сказав это, поп застыл с самым скорбным выражением, на какое только был способен. Получилось весьма убедительно, учитывая, что половина лица отекла и налилась блестящей сизой теменью.
– А красные?
– не унимался Митька.
– А что они?
– дьякон хитро прищурил здоровый глаз.
– Не мети хвостом, поп!
– в руках парня мелькнул обрез, священнослужитель увидел яркие оранжевые блики на холодном металле.
– С красными ты, или с белыми?
Ну и ну, - подумалось попу. Вопрос не в бровь, а в глаз. Сказать, что с белыми опасно. Вдруг другие прознают. По поводу второго варианта тоже все не слава богу, этот дурак, похоже, не ровно к ним дышит. Обобрали его мамку, пока он на службе стоял.
Некрасиво, конечно, вышло, Порфирий сто раз говорил председателю и заезжим комиссарам, что не стоит вот так вот, в открытую грабить. Можно же и по-тихому конфисковать, если приспичило, народ пошумит-пошумит, да угомонится. А забирая последнее, слишком многих они против себя настраивают. Слишком многих.
– Я, Митенька, - примирительно поднял руки поп, - за правду, а правда одна, христова вера, да доброделание через покаяние. Вот погляди, ты не каялся давно, и к чему все это привело? Бога не боишься, на людей нападаешь!
– Винтовка рождает власть, так, кажется, в царской армии учат?
– усмехнулся парень, вспоминая слова проезжавших через село белогвардейских офицеров.
– Какой еще царской армии, очнись, Митенька!
– Дьякон сменил интонацию. Теперь он словно бы осуждал глупого, неразумного деревенского паренька.
– Отступает она, армия-то, и законной ее уже никто не считает. Время теперь такое, красный террор наступает, большой передел грядет. Те, кто еще вчера у власти держались, сегодня в опале, а вчерашние террористы людей судят.
– Об этом, Порфирий, не извольте беспокоиться, - обветренные губы Ящера расплылись в недоброй улыбке.
– Это дело мы постараемся поправить, а уж если и не поправить, то хотя бы не запятнать белоармейскую честь.
– Ты, что ли, поправлять-то будешь?
– усмехнулся священнослужитель, запоздало понимая, что делает это зря.
– Ну а как же!
– мир для Порфирия выключился с глухим звуком удара железа о черепную коробку. Пространство сжалось в одну точку, ставшую пустотой, а затем пропали и звуки.