Ящик Пандоры
Шрифт:
– Все в порядке, – сказал он. – Наркозик общий или же обойдемся местным?
– Я думаю, достаточно местного, – Дарий боялся наркозов. Он хорошо помнил, как Элегию, когда ей удаляли два зуба и сделали анестезирующий укол в позвоночник, пора зил анафилактический шок – аллергическая реакция на препарат и ее едва откачали в этой же больнице. Впрочем, если все вспоминать, не хватит вечности, и Дарий покорно потащился за возвращающимся в операционную врачом.
Перед тем как лечь на стол, под гроздь операционных светильников, он вынул из кармана свой тюбик и достал таблетку клонозепама. Для успокоения. И предупредил Кальву, который, кивнув головой, что, дескать, не возражает, уже натягивал на руки резиновые перчатки. Без получасового и наитщательнейшего умывания рук, как это показывают в старой закваски советских фильмах. И когда Дарий уже во всю длину своих метра восьмидесяти
Когда Кальва взялся за ножницы и, двумя пальцами оттянув кожицу, начал ее кромсать, Дарию это показалось почти невыносимым, и он до судорог в челюстях сжал зубы. И пальцы на ногах и руках тоже сжались, да так, что ногти, которые он забыл подстричь, впились до крови в ладони. Медсестры работали (и это называется работой!) молча, и до Дария донеслись всего две-три реплики, которые бросил за время операции Кальва. Больнее всего было тогда, когда Кальва начал обметывать обрезанную плоть нитками. То есть делать оверлочную операцию, чтобы остаток плоти приобрел достойный вид и не болтался позорными лохмотьями. Правда, впоследствии выяснилось, что Кальва, обладая прекрасными способностями мясника, портным был никудышным. Позже, когда Дарий обследовал то, что осталось от крайней плоти, он, к его сожалению, ничего хорошего не увидел: никакой эстетики, словно ее специально кто-то постарался сделать неровной, волнообразной и зигзагообразной. Впрочем, ее пересеченный рельеф мог сыграть и положительную роль, допустим, в момент вторжения в ВЛГ и соприкосновения с мифической точкой «джи»…
Когда все было отрезано и зашито, вернее, оверлочно обметано, с него сняли полог, и Дарий увидел улыбающееся лицо Кальвы.
– Могу вставать? – спросил Дарий и начал спускать со стола ноги.
– Не спешите. Сейчас сестричка проводит вас до палаты, где вы можете до вечера полежать, а я за вами присмотрю.
Вот в таком сугубо будничном ключе и был совершен обряд обрезания, которому на берегах Средиземноморья, и в более отдаленных Индонезиях придают столько значения и что частенько является наилучшим дипломом (свидетельством, аттестатом) национальной принадлежности и религиозной идентичности, а также не менее религиозной лояльности. Дьявол пошутил с неверующим Дарием и посмеялся над предрассудками мусульман, иудеев, гигиенически непорочных европейских педофилов и местных педера… которые обрезание делают исключительно для лучшего проникновения в аномальные зоны анального отверстия. Перечислил стенания и высказал стоны необрезанный и некрещеный ощущая присутствие Ездры вошел в синагогу без шапки нарушив законы в шапке в храм православный крестясь на иконы но за иконостасом не виден престол и в алтарь не решился войти бос и гол необрезанный и некрещеный в переулке крутом к синагоге отверг приобщенья в белокаменном храме Христа над рекой в воскресенье отвергнув крещенье доморощенна вера твоя и кустарны каноны необрезанный и некрещеный…
Не успел Дарий улечься на казенную кровать и познакомиться с двумя постоперационными больными, как в палату заглянула Пандора. И ему показалось, что это солнышко пробилось сквозь пластилиновые кучи облаков, и он даже подумал, что жизнь только-только начинается. Отрада прикоснулась к его надсаженной душе и объединила в один томик любви прошлое и настоящее. Она была
– Заходи и садись сюда, – он похлопал ладонью по боковине кровати. Дарий улыбался, и Пандора, цветя улыбкой, быстренько уселась рядом. Принесенный пейзаж поставила в ногах, прислонив к спинке кровати, бананы – на тумбочку, а в тумбочку спрятала бутылку кьянти – естественно, по предварительному заказу Дария.
– Болит?
– Пока нет, хотя после отхода наркоза, возможно, и поболит…
– Но все равно мне придется набраться терпения и подождать, пока он окончательно заживет, – и она снова провела рукой по одеялу, под которым, урезоненный ножницами, спал Артефакт.
– Придется, если, конечно, у меня нет дублера…
– Дурачок, с тобой на эту тему лучше не разговаривать, тебе всюду мерещатся… – она не закончила свою вдохновенную, но столь же и бессмысленную тираду – в палату вошел Кальва.
Дарий познакомил его с Пандорой, назвав ее «моя любимая женщина». Не жена, а именно «моя женщина». То есть блудница, шлюха, шалава, куртизанка, ночная бабочка, мотылек с прорезью между ног и т. д., и т. п. – как хочешь, так и понимай. И Кальва тоже заинтересованно заулыбался, раскланялся и даже предложил кофе, разумеется, в его кабинете, и Дарий, приняв предложение и прихватив из тумбочки бутылку кьянти с бананами и принесенный пейзаж, вместе с Пандорой пошел за доктором. А чего много мудрить, операция ведь не на ногах и не на сердце.
Выгадав минуту, Дарий вручил доктору свое творение с приложением в виде стандартного конверта. Черт с ними, со ста долларами, они все равно его не спасут. Однако, когда они собирались уходить, Кальва дал совет, как опекать Артефакт в послеоперационный период: каждый день перевязывать и смазывать зеленкой. И желательно делать содо-солевые ванночки, а если будет очень болеть – вот вам, пожалуйста, рецепт на обезболивающие свечи.
Когда они по лестнице спускались вниз, встретили Легионера, одетого в больничный полосатый костюм, из-под коротких штанин которого выглядывали шерстяные, ручной (Лауры) вязки, носки. Он шел так, как ходят люди, не очень видящие дорогу и чьи глаза напоминают остановившиеся часы, когда стрелки и сам циферблат вроде бы на месте, но никакого движения не наблюдается. Дарий хотел было заговорить, но Пандора (мастер маневра!), шедшая сзади, подтолкнула его, не позволив останавливаться. И уже после того, как они уплатили в кассе деньги, по пути к дому она сделала выговор:
– Зачем лезть к человеку, который весь сам в себе? Для него любое напоминание о том дне невыносимо.
– Много ты понимаешь… Человеку важнее участие…
– Да, конечно, участие собутыльников, которые отравили его и лишили зрения и теперь приходят сюсюкаться. Так же ты поступил и со мной … Если бы не ты, я бы сейчас… – Пандора явно отпускала тормоза, и Дарий попытался в корне пресечь эти поползновения.
– Или прекратишь свою хабанеру, или я…
– Ну что ты сделаешь? Уйдешь? Так я, может быть, только этого и жду. Достукаешься, что в один прекрасный момент проснешься, а в квартире – пустовато. Только Найда и эта косолапая такса. И все, космическое одиночество…
– И куда же ты денешься? Опять к тореадору подашься?
– Возьму и улечу в Италию, там моя бывшая коллега по поезду работает и неплохо зарабатывает…
– В борделе, небось…
– Где хорошо платят, там и зарабатывает.
– Да, но… В Италии вулкан Везувий, коза ностра, и я бы на твоем месте подумал, прежде чем…
– Зато там умеют ценить красоту. Вот скажи, почему ты так потребительски ко мне относишься? Ты даже ни разу не предложил попозировать… Ты можешь рисовать свои пейзажи, какие-то лужи, восходы, закаты… Конкордию, Найду, но только не меня… Ни разу! Подумать только, ни разу не предложил сходить в загс, потому что я для тебя никто. Шлюха… Обыкновенная давалка, – и, кажется, впервые за годы их жития Дарий отчетливо увидел на лице Пандоры осмысленную и, как ему показалось, глубокую обиду. И слова, которые готовы были соскользнуть с его языка, после услышанного были бы неуместными. И он, взяв руку Пандоры, поднес к губам и поцеловал.
– Согласен, я действительно свинья… Но насчет загса ты не права. Мы трижды туда собирались и…
– Ага… То ты, как свинья напивался, то не мог пройти мимо автоматов и меня туда затаскивал…
– Даже не знаю, что тебе сказать… Но это ведь поправимо, верно? Я сделаю такой твой портрет, что любая Мона Лиза тебе в подметки не будет годиться. Подумаешь, надутая с поджатыми тонкими губами старая дева. Для меня это то же самое, что «Черный квадрат», и то и другое – дешевый эпатаж… А загс… он от нас никуда не уйдет… Хоть завтра…