Яшмовая долина
Шрифт:
Я не помню случая, чтобы мои мать или отец делали мне выговор. Они не оскорбляли меня. Не обижались на меня. Они были просто... безучастны
— Не то, чтобы мои родители были жестокими, — сказал я Элоизе. — Я не помню случая, когда бы меня отчитали мать или отец. Они не оскорбляли меня. Не обижались на меня. Они были просто... незаинтересованными.
Полностью и абсолютно незаинтересованными.
— Как они могли быть незаинтересованными? Ты же их ребенок.
— Они просто были, — я понимал замешательство на ее лице. Такой женщине, как Элоиза, у которой была такая семья, как у нее, было
— Да.
— Представь себе полную противоположность. Таким было моё детство.
Она нахмурилась.
— Оу.
— Мама и папа оба красноречивые люди. Посади их на торжественном мероприятии или перед журналистом, и ты увидишь двух хорошо говорящих людей, которые в считанные минуты очаруют любого. Ты не подумаешь, что если посадить их за стол с их единственным сыном, то всё будет по-другому. Но у них как будто есть переключатели.
— И для тебя он выключен.
— Да, — от боли на ее лице, от сочувствия у меня защемило сердце. — Не грусти, ангел. Не грусти, ангел. В детстве у меня была вся роскошь мира.
Няни души во мне не чаяли. Репетиторы заботились о том, чтобы я был лучшим в классе. Повара готовили мне все, что я пожелаю.
— Роскошь не заменяет любви, Джаспер.
— Нет, не заменяет, — деньги не были привязанностью. — Но пока Саманта не переехала в Мэриленд, я не знал ничего лучшего.
Элоиза поежилась, словно услышав имя Саманты, почувствовала себя неуютно. Я прижал ее к себе, желая почувствовать прикосновение ее кожи к своей после стольких дней разлуки.
— Отец Саманты тоже занимается политикой, — сказал я. — Они переехали из Нью-Йорка в Потомак, когда мне было десять. Папа и Джон познакомились по работе и стали друзьями. Мама и Эшли тоже поладили, и с тех пор, если у нас было какое-то занятие или мероприятие, то наши семьи делали это вместе. Мне так больше нравилось. Когда Джон и Эшли были рядом, мои родители были в восторге. И у меня была Саманта. Вместе с ней произошли все мои первые разы. Влюбленность. Поцелуй. Мы потеряли девственность друг с другом в четырнадцать лет.
Элоиза опустила взгляд, тупо уставившись поверх моего плеча на подушку.
— Что? — спросил я.
— Просто... ревную.
Блять, мне нравилось, что она могла сказать это прямо. Что она не скрывала этого от меня.
Если бы мы поменялись местами, не уверен, что смог бы услышать о ее прошлых любовниках. Черт возьми, тот день на ранчо, когда она рассказала мне о парнях, которых приводила домой, был достаточно тяжелым.
— Ее родители такие же, как твои? — спросила она. — Незаинтересованные?
— И да, и нет, — сказал я. — Эшли — хирург и постоянно работает в больнице. Джон работает даже больше, чем мой отец. Не сомневаюсь, они любят Сэм. Но она всегда была на втором месте. Это у нас было общее. Мы уделяли друг другу внимание, которого каждый из нас жаждал.
Мы заполнили эту пустоту. В тот момент, когда наши семьи собирались вместе, мы с Сэмом исчезали, и ни один из родителей не обращал внимания на то, что мы делаем. Даже в подростковом возрасте наши родители либо не знали, либо им было все равно, когда мы исчезали в закрытой спальне и часами трахались.
Сэм была первым
— Мы учились в одной частной школе в Мэриленде, — сказал я.
Подростковые годы мы с Сэм провели как скучающие богатые дети. С другими скучающими богатыми детьми. Трое моих одноклассников закончили школу с проблемами, связанными со злоупотреблением психотропными веществами. Было не так много наркотиков, которые мы с Сэм не попробовали. Выпивка была обычным времяпрепровождением вплоть до моего выпускного класса, когда кто-то, наконец, не вытащил мою голову из задницы.
— Сэм хотела поступать в Корнелл, потому что там познакомились её родители. Я хотел в Джорджтаун. В основном потому, что хотел остаться в Вашингтоне.
— Почему? — спросила Элоиза. — Ты не хотел уезжать от родителей?
— Хотел. Но в старших классах школы я начал заниматься каратэ в местном додзё. Это было похоже на то, что я нашел свою страсть, понимаешь? У меня было такое ощущение, что я нашел правильное место. Я привязался к своему сенсею и хотел получить свой черный пояс. Переезд в Нью-Йорк означал, что у меня будет другой учитель, а я не собирался ничего менять, начинать все сначала. Поэтому Сэм уехала, а я остался.
— Ты получил свой черный пояс?
— Да. На втором курсе Джорджтауна. Примерно через два года после этого я получил второе высшее образование. Как раз перед тем, как мой учитель скончался. Рак
— Мне очень жаль.
Элоиза прижалась поцелуем к моему сердцу.
— Мне тоже, — я запустил пальцы в ее волосы, большинство прядей уже почти высохли. — Его звали Дэн. Он изменил мою жизнь.
Он взял меня — высокомерного, избалованного мальчонку — под свое крыло. Научил меня смирению. Дисциплине. Милости. Уважению. Он был отцом, которого у меня никогда не было.
— Он был вдовцом. Детей у него не было. Поэтому, когда он проходил химиотерапию, я часто ходил с ним. Сидел с ним в больнице, пока его пичкали лекарствами.
В конце концов, врачи были честны с нами обоими. Болезнь была неизлечима. Но он все равно пошел на лечение, не теряя надежды на чудо.
Я скучал по Дэну каждый день. Гордился бы он тем, каким человеком я стал? Мне хотелось, чтобы он был здесь, чтобы я мог спросить его об этом. Я хотел бы, чтобы он познакомился с Элоизой, потому что он бы ее обожал. И он надрал бы мне задницу за то, что я ввязался в фальшивый брак. Он бы назвал меня какашкой.
Я скучал по тому, как он называл меня какашкой.
— Однажды в больнице, ближе к концу, я спросил его, почему он выбрал именно меня, — сказал я. — Почему он уделял мне столько времени и энергии. Что во мне было такого особенного. Почему он относился ко мне не так, как к другим своим ученикам.
— И что он ответил?
— Он не ответил, — комок в горле начал душить меня. — Он сказал, что если я не могу посмотреть в зеркало и узнать ответ на этот вопрос, значит, он недостаточно хорошо поработал. Это разбило мне, блять, сердце. В тот вечер я вернулся домой и целый час смотрел в зеркало. Все еще неуверенный, что он видел.