Ясновидец:
Шрифт:
Вы должны верить мне, Ильдебрандо, я уже четвертый раз принимаюсь за письмо, все остальное я сжег. К своему ужасу, я вдруг, заметил, что страницы заполнены не моими словами — ругательства, проклятья, грубости… Фразы, не принадлежащие мне, прокрадываются в текст; на бумаге возникают слова, написания которых я до этого даже и не знал. Я думаю: напиши то-то и то-то, Аурелио! Но вместо этого я следую движениям пера и руки, и на бумаге возникают совершенно иные слова! Даже почерк другой — почерк другого человека!
Все, что вы слышали обо мне, Ильдебрандо, — чистая правда: все эти непристойности, богохульства, профанации… это словно обвал, я не управляю этим, словно я какой-нибудь автомат, изготовленный злонамеренным кукольником. Только употребив всю свою власть, да и то
Силы мои на исходе, Ильдебрандо. Кончаю, потому что боюсь опять начать писать под диктовку.
Риверо
Неаполь,
XXII июня
Дорогой Аурелио,
С надеждой и страхом я отправляю это письмо, поскольку вы не ответили на предыдущее. Дайте о себя знать — вот и все, о чем я прошу. Напишите с обратной почтой.
Ваш Ильдебрандо Монтелли
Неаполь,
I июля
Аурелио!
Еще раз прошу вас — ответьте на мои письма. Дайте мне по крайней мере знать, что вы здоровы! Ваше молчание дает повод для самых ужасных предположений. Сегодня утром мое письмо вернулось нераспечатанным. Я просил своих друзей навести о вас справки, но вы от всех скрываетесь. Джанфранко сообщил мне с посыльным, что вы отменили все аудиенции. Он якобы говорил с вашим секретарем, и тот дал ему понять, что вы «недоступны». Что он имеет в виду, Аурелио? И кто он такой, этот ваш новый канцелярист? Умоляю вас, подайте о себе весточку!
Ильдебрандо
Неаполь,
VIII июля
Дорогой Аурелио!
По-прежнему от вас ничего не слышно, и еще одно мое письмо вернулось нераспечатанным. Это письмо я посылаю с курьером, чтобы быть уверенным, что оно попало к вашему секретарю, о котором идут слухи, что он несговорчив, загадочен и вообще не из наших рядов. Кто он такой, этот чужак, который выпроваживает посетителей, не давая им даже войти в прихожую? Слухи идут настолько нелепые, что просто не могут быть правдивыми. Вас никто не видел уже месяц, все попытки встретиться с вами натыкаются на письменные извещения вашего странного секретаря, что вы либо «недоступны», либо что «сейчас неподходящий момент». Кстати, что это за секретарь — о нем никто ничего не может сказать, кроме того, что он очень маленького роста и постоянно носит маску. Я не возлагаю больших надежд на ответ и на это письмо — похоже, что ваши отношения с внешним миром прерваны. Но если в течение долгого времени от вас не будет никаких вестей, я решил, что сам поеду в Рим и лично добьюсь встречи с вами или, по крайней мере, разузнаю, где вы обретаетесь. Джанфранко неоднократно пытался встретиться с вами. Все наши очень встревожены. Говорят, что вы вступили в сговор с нашими врагами, что вы находитесь в каком-то тайном убежище неподалеку от Рима и оттуда руководите заговором. Не знаю, что и думать, пока не поговорю с вами с глазу на глаз. Более всего опасаюсь я за ваше здоровье, и вообще — живы ли вы? Надеюсь с Божьей помощью увидеться с вами или получить от вас весточку.
Ваш Ильдебрандо Монтелли
Сабинерберген,
День святого Петра, MDCCCXXXVII
Братьям моим во Христе и особенно духовному пастырю моему, высокочтимому и богобоязненному Ильдебрандо Монтелли, наставнику моему с юношества, всю жизнь служившему мне примером служения Господу, а также всем моим сотрудникам в канцелярии и Конгрегации, а также сестрам моим, Анне и Рикарде, а также всем, кому не безразлична моя скорая кончина.
Нечеловеческих усилий стоит мне написать эти строки, тоска и ужас обуревают меня. Я оставлен на произвол сил, над которыми я не властен и не имею более возможности сопротивляться. Ничего не остается, как отдаться на суд Божий
Отсюда с заброшенного хутора в каком-то… если я правильно понимаю… мне так кажется, в Сабинерберге, куда в начале июня текущего года против своей воли я был увезен моим новым писцом и личным секретарем, имеющим полную власть над моими поступками, с его милостивого соизволения пишу я это письмо, ничего другого нельзя представить, он управляет моими мыслями и поступками, он видит насквозь мою душу, мои мысли, и даже бесчисленные грехи мои… и почерк изменился, и я прошу у читателя терпения и не все слова мои! Узнал я, что и Лука С, и другие, причастные к смерти Юлиана Шустера в Риме, и Витольд Коссак тоже, но спасся милостию Божьей, когда двое детишек завлекли его куда-то под Регию, и все по милости моего писца, а я у него в плену, пусть это письмо дойдет до тех, кто знать бы хотел о моей ужасной судьбе.
Прости мне те непристойности, что совершил я в капелле Святой Марии, церкви Иоанна Крестителя, в Сан Луиджи деи Франсези, где, не отдавая себе отчета, должен кончать, сейчас зовет меня мой секретарь, и против его ужасающей силы нечего делать как подчиниться.
Сабинерберген,
VIII после Троицы.
Это письмо пишется втайне мой надсмотрщик покинул здание по делу купить мне еды раз он хочет еще помучить меня живым я пленник тут как простой вор… и нет более Бога во мраке моем только сосуд с ядом чтобы худшим из грехов погубить мою душу.
Только усилием воли удерживаюсь я не оскорблять Господа и моих любимых в этом письме слабого света на просвет ставни в шести локтях на западной думаю стене моей клетки. И ничего больше! Никакой мебели никакой лампы пол холодный каменные стены страшно холодно по утрам башня же выходит на север… мой личный секретарь он же надсмотрщик хитростью заманил меня сюда пользуясь слабостью моей и помрачением мыслей… он выуживает в моей памяти грехи юных лет моих… я голоса слышу ясно как наяву и зрительные галлюцинации тоже самого необычного свойства он глядит прямо в душу мне и пользуется ловко всеми слабостями и даже с детства усвоенным страхом моим перед смертными грехами среди коих и самоубийство он тоже соблазняет меня и не только мыслями никакой мебели и удобств никаких зато есть кувшин с ядом медная проволока острые ножницы… Винтовая лестница на террасу и одно окно в щелку задний двор с миндальным деревом а вдали как мне кажется силуэт Сабинербергена должен заканчивать он возвращается.
Сабинерберген,
август или сентябрь
Да попадет это письмо в христианские руки! Я Аурелио Риверо медленно схожу с ума голоса преследуют меня мой секретарь и худший враг мой решил таким способом довести меня до самоубийства… Он даже иногда делается невидимым чтобы вдруг хохоча возникнуть из ничего!
Это пустынная местность здесь никто не живет я совершенно онемел и разучился говорить а секретарь подсыпает мне яд в питье чтобы начались галлюцинации картины ада хуже чем Данте описал это мертвая местность утро начинается медленно и незаметно вцепляется в меня мертвою хваткой за стеной моей запертой комнаты скрип стульев музыка кто-то играет на рояле мой писец этот мальчишка-урод мысленно разговаривает со мной… Да помилует Господь мою душе, когда придет час ей предстать перед его троном в надежде что письмо это с Божьей помощью найдет адресата кто захочет помолиться за спасение моей души ухожу я из жизни.
IX
Так оно и было: ненависть обострила его дар до такой степени, что он мог оставаться незамеченным. Ему удавалось стереть всякое представление о себе в памяти встречаемых им людей, он выискивал в их мозгу точку, где запечатлелся его образ, и подменял его чем-то другим.
Может быть, кто-то и сказал бы, что он «делался невидимым», но Эркюль имел все основания его поправить. Ясно, что ни один человек не может сделаться невидимым, а вот незамеченным — да: это свойство часто встречается у одиноких людей.