Ясновидящая, или Эта ужасная «улица»
Шрифт:
Игнатий Игнатьевич совсем смутился.
— Видишь ли, Кируша… Я все-таки полагаю, что чисто генетически… Оля — натура такая здоровая, что она сможет противостоять… что у нее хватит чувства меры, чтобы…
Тут сдержанная Кира Игнатьевна вдруг вскочила.
— Папа! — почти закричала она. — Оставь ты в покое генетику и… и прекрати свои глубокомысленные словоизвержения. Я знаю одно: Лелька попала в компанию, где, как видно, все дозволено, и мне теперь хочется знать: если кто-нибудь из них возьмется за нож, моя дочь и тут захочет быть впереди?
Игнатий Игнатьевич встал, слегка одернул полы старенького пиджака,
— Кира, я не привык к тому, чтобы со мной разговаривали подобным тоном. Извини меня! — И он, прямой, бесстрастный, неторопливо вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
Ни Оля, ни ее мама не проявили особого беспокойства по поводу его ухода. Обе привыкли к тому, что деда Ига часто выражает свою обиду на дочь подобным образом, и обе знали, что его обиды длятся недолго.
— Между прочим, здесь уже есть один такой, — вдруг послышался голос Шурика. — Он одну девчонку ножом…
Только тут Киру Игнатьевну возмутило, что ее сын находится в комнате.
— А ты как сюда попал? А ну-ка, марш! И не вмешиваться у меня в разговоры старших!
Мать и дочь остались одни. Поговорив с дочерью, Кира Игнатьевна пришла к такому же заключению, что и Красилин-старший: конечно, выделяться скромностью среди местного хулиганья Оле не надо, но и обращать на себя внимание милиции или взрослых соседей тоже не следует.
Совсем иначе шел разговор на эту же тему в семье Огурцовых. Глава семьи, Спартак Лукьянович, ходил взад-вперед в распахнутой полосатой пижаме, заложив руки за спину, выпятив живот, обтянутый белой майкой.
— Не оправдал ты, Михаил, не оправдал, не оправдал! — бубнил он одно и то же.
Напрасно Миша пытался объяснить отцу, что за народ собрался у них во дворе. Напрасно его мама, Таисия Павловна, толковала, что сын не от хорошей жизни стал хулиганить, что на это его толкает среда. Спартак Лукьянович любил говорить, но совершенно не умел слушать — ни своих подчиненных на работе, ни своих домашних. Он продолжал бубнить:
— Не оправдал ты, Михаил, не оправдал. Я тебя в каком плане воспитывал? В духе, чтобы ты был кто? Примером, так сказать, вперед, так сказать, смотрящим, а ты на поводу пошел у элементов. На поводу!
— Да пойми ты, истукан! — кричала Таисия Павловна. — Пойми, что мальчишка, может, свою жизнь спасает. Ведь разъяснил же он тебе, что его могут пришибить где-нибудь в темноте!
Спартак Лукьянович и ухом на это не повел. Он продолжал свое:
— На поводу пошел, Михаил, на поводу. Пошел на поводу и вот скатился. В трясину, так сказать. Так что не оправдал, не оправдал!..
Это продолжалось до тех пор, пока Спартаку Лукьяновичу не захотелось поспать перед ужином.
Оставшись с Мишей наедине, Таисия Павловна повторила ему, что фонари бить не следует, потому что это денег стоит, но и показывать ребятам, что ты пай-мальчик, тоже не нужно.
— Ведь в настоящий момент какая молодежь растет? — сказала она. — Я, конечно, не обо всех говорю, а все-таки… Если ты кого за горло не возьмешь, так он тебя самого ухватит.
А в семье Водовозовых никакого разговора и вовсе не было. Водовозов-старший пришел с работы, увидел синяк на скуле Демьяна и спросил жену:
— Дрался?
— А сам не видишь? — ответила Евгения Дмитриевна.
— Первым полез?
— А то нет?!
Григорий
— Ну, хватит, Гриша. Соседи у нас еще незнакомые, подумают, что ты изверг какой.
Григорий Ильич прекратил порку и стал заправлять ремень в петли на брюках, а Семка в другой комнате снова подошел к телевизору и уменьшил громкость.
Две бабушки ушли, а Леша закрылся у себя в комнате и принялся размещать там вещи по своему усмотрению. Перед вселением в новую квартиру ему купили новый, блестящий от полировки письменный столик, но Леша настоял, чтобы сюда взяли и старый, обшарпанный. Теперь он привинчивал к этому столу тиски, вешал полку и щит для инструментов, размещал в ящиках болты, гайки, радиодетали и кучу самых различных вещей, которые называются хламом, но могут неожиданно пригодиться. Он очень жалел, что Валя не может видеть его отдельную комнату, его роскошно оборудованную, как он считал, «мастерскую», но, проработав минут пять, он вдруг вскакивал и начинал в радостном возбуждении ходить по комнате, фальшиво напевая: «В флибустьерском самом синем море бригантина поднимает паруса».
А что бы сказал тот же Валька, узнав о чудесном преображении своего друга?! Вот бы он вытаращил глаза, увидев, как этот обычно робкий друг лезет с кулаками на верзилу Красилина, как его почтительно угощает сигаретой представитель местной шпаны, как он пьет вермут из горлышка, выхватив бутылку из рук красивой хулиганки, как шагает в сопровождении милиционера!
Вот так, то и дело отрываясь от работы, Леша закончил оборудование мастерской очень поздно, поэтому поздно заснул и поздно проснулся. Антонина Егоровна не стала будить внука и оставила ему записку о том, что уехала по делам и вернется к обеду.
Позавтракав, Леша вернулся в свою комнату. Еще весной он решил построить портативный диктофон, чтобы не утруждать себя конспектированием того, что говорят учителя. Живя на даче, он с удовольствием думал о том, как станет собирать свой аппарат на специально оборудованном столе, откуда не надо будет убирать инструменты и детали перед приготовлением уроков. Теперь он стоял, смотрел на мастерскую и чувствовал, что мысли о диктофоне ушли куда-то на задний план, что сейчас его волнует другое.
Да, вчера он завоевал авторитет среди местного хулиганья. Но как сохранить, этот авторитет? Снова лезть с кулаками на Красилина? Ни в коем случае! Леша об этом и подумать не мог без содрогания. Пристать к Огурцову? Тоже страшновато… Кроме того, после совместной выпивки все они вроде стали «свои», а со «своими» ссориться не следует. Так что же делать? Как удержать за собой первое место среди этих «своих»?