Ясные дали
Шрифт:
— А если оно долго еще не придет, это время, тогда как? — как бы вслух подумал Санька.
— Оно придет, — заверил Сергей Петрович и приподнялся на локте. — Непременно придет. Вы доживете до него. Но, мы, конечно, сидеть сложа руки и ждать его не собираемся. Нет. Мы будем строить коммунизм одни, в одной нашей стране, в окружении капиталистических стран.
— Да и вы, Сергей Петрович, не отказались бы от этого времени, — заверил его Никита.
Гость рассмеялся:
— Пожалуй…
Сергей Петрович помолчал, наблюдая за нами повеселевшими глазами:
— Ну что, Дима, прояснился немного вопрос?
— Ну да!
Сергей Петрович засмеялся так заразительно, что вслед за ним прыснули и все мы.
— Вот тебе раз! Обсуждали, обсуждали — и еще темней стал! Но ничего, не отчаивайтесь. Скоро возьметесь за книги — в них вы найдете ответы на все вопросы нашей жизни и будущего. Вы только не теряйте времени зря, учитесь, впитывайте в себя все лучшее, готовьтесь для вступления в партию: без нее не может быть у человека полного счастья. Запомните это, пожалуйста! — И Сергей Петрович посмотрел на Саньку.
— А где твоя скрипка, Саня? — спросил он, все еще тепло улыбаясь. — Поиграл бы…
Санька оживился, заторопившись, соскочил с кровати:
— Я сейчас оденусь…
Он достал из-под стола футляр, вынул из него скрипку и, держа перед собой, как букет цветов, гладил ее изгибы. Постояв немного, он зажмурил глаза и заиграл. Скрипка пела жалобно и тонко, будто сетуя на свою старость и заброшенность.
Минутами скрипача захлестывало что-то неистовое. Стиснув зубы, он то сжимался, сливаясь со скрипкой, то, встряхнувшись, откидывался назад всем телом и с силой давил смычком на струны. Но скрипка все так же по-комариному слабо выводила «Камаринскую», «Из-за острова на стрежень…».
Проснулся Иван Маслов. Переворачиваясь на другой бок, сладко причмокивая губами, он разлепил один глаз и пробормотал скрипучим голосом:
— Эк тя прорвало… Ложись!
Скрипка смолкла. Санька все еще стоял посредине комнаты, опустив руки, переступая большими босыми ступнями, как бы стараясь спрятать их, и не спускал с Сергея Петровича пристальных, влажно блестевших глаз. Он дышал бурно и часто. В открытый ворот рубахи видно было, как вздымались худые ключицы.
Сергей Петрович неспокойно щипал острый кончик уса. Он был взволнован и, должно быть, не игрой, а чем-то другим, что кипело в груди подростка и неудержимо рвалось наружу с каждым его движением.
— Тебе, Саня, в музыкальный кружок надо записаться во Дворце культуры, — раздумчиво сказал Сергей Петрович. — Я поговорю с руководителем…
Ничего не ответив, Санька спрятал скрипку, лег в постель и прижался к моему боку. Никита щелкнул выключателем. В непривычно плотной темноте явственнее послышался усталый, зябкий стук сосновой ветки в стекло, похожий на долбежку дятла в отдалении.
— Темно-то как, — обронил Никита, и пружина кровати жалобно скрипнула под ним.
— В Москве бы жить-то, — прошелестел сдавленный шепот Саньки. — Там темноты не увидишь.
— Да, особенно в дождичек, — подтвердил Сергей Петрович, — блестит вся; от огней на асфальте золотые полосы.
— Там, чай, тьма-тьмущая народу, задавят — и не заметят, — сказал я. — А надо, чтобы заметили, чтобы посторонились, место дали.
— Вот где кроются все твои беды, Дима, — моментально подхватил Сергей Петрович. — Ты хочешь, чтобы тебя заметили, выделили… Желание, на мой взгляд, вполне законное. Но славу надо заслужить делом, долгими годами труда. Или соверши что-нибудь большое, важное, героическое,
Я не видел в темноте лица Сергея Петровича, но по голосу догадывался, что он улыбается своей теплой, дружески располагающей улыбкой. Лицо мое пылало, то ли от стыда, то ли от волнения. Санька, с которым я лежал на одной кровати, показался мне что-то очень горячим, и я отодвинулся от него к стене.
— А Москва, она добрая, — отозвался гость просто и задушевно, как о своем хорошем друге. — Знаете, сколько приняла она таких, как вы? Появится парнишка из-за три-девяти земель, из лесной глуши, и шагнуть-то как следует не умеет, повернуться боится, слова не вытянешь… А она таких ласково примет да за парту посадит…
Койка скрипнула. Сергей Петрович приподнялся и сел. Слова падали в темноту, сливаясь в сплошной поток звуков: он говорил о Москве…
Не мигая, глядел я в потолок и слушал… Передо мной вырисовывалась большая, захватывающая картина: пустынная, одинокая земля. Где-то на краю ее тусклый, угасающий закат; свинцовая роса и могильный холодок погасили проблески жизни; вырисовываясь на белом фоне сумеречного неба, тянется по дороге обоз, тревожную тишину распиливает однообразный, грустный до слез скрип повозок. Слышится фырканье усталых лошадей; женщины, старики, дети притулились на телегах или бредут по колее: они уходят из Москвы. А их мужья, отцы, сыновья живой крепостью стали на поле битвы, преградив путь лавинам монголов, скачущим по дикой, некошеной траве на злых длинногривых лошадях! Они спасли Европу, ее города, культуру от варварского опустошения…
Я жадно ловлю все, что говорит Сергей Петрович, и на потолке, как на экране, уже возникает другой облик столицы: весеннее солнце жарко и радостно заливает город своим сиянием — он строится, обновляется; кварталы, отступая как бы вглубь, открывают простор площадей… Полощутся огненные знамена над бесчисленными толпами людей, которые текут по широким и узким улицам к центру, на Красную площадь, слышатся всплески человеческих голосов, смеха, музыки. Вот людские потоки сливаются в одну могучую и плавную реку и медленно, с прибойным восторженным рокотом проходят мимо древней стены Кремля, мимо Мавзолея Ленина… А вечером город увит гроздьями огней, разлинован фиолетовыми лучами прожекторов; дрожащие полосы света, похожие на лунные дороги на реке, тянутся на асфальте улиц и площадей. Я на миг представляю себя идущим по этим золотым, тонко звенящим под шагами линиям, среди веселых групп молодежи, и сердце мое сладко поет от того большого, захватывающе прекрасного, что открывается нам впереди…
Как бы желая усилить впечатление от своих рассказов, Сергей Петрович спросил:
— Хочется в Москву-то?
— Еще бы! — отозвался Санька.
— Ладно, летом поеду в Москву, захвачу вас с собой, так и быть. Только заключим договор: если кто будет плохо учиться или не сдаст предмета, то ни один не едет. Так что вы подтягивайте друг друга.
— Подписываемся! — весело закричал Никита.
— Ну, вот и договорились, — заключил Сергей Петрович. — А теперь спать. Скоро рассвет.